Еще, Царица, властная во всем,
Молю, чтоб он с пути благих исканий,
Узрев столь много, не сошел потом.
Смири в нем силу смертных порываний!
Взгляни: вслед Беатриче весь собор,
Со мной прося, сложил в молитве длани!
Здесь Данте необычайно верен деталям: он достиг вершины рая, приблизился к наслаждению созерцания Бога, но проблема в том, что он еще не покинул мир живых. И тогда святой Бернард говорит Марии: потом, после того как он увидит все, что мы ему покажем, постарайся сделать так, чтобы, вернувшись на землю, он этого не забыл, чтобы он жил правильно, согласно тому, что увидел, чтобы его жизнь была жизнью в Истине, а не во лжи. «Смири в нем силу смертных порываний», то есть страстей, направляющих желание на низкие цели, сделай так, чтобы он продолжал жить в Истине, в блеске добра и красоты, согласно тому, что мы ему здесь показали.
И последнее наблюдение. Стоит обратить внимание на то, что, начиная с последней терцины канонического гимна «Ты — состраданье, Ты — благоволенье» («In te misericordia, in te pietate») и до конца молитвы святого Бернарда «Смири в нем силу смертных порываний» («Vinca tua guardia i movimenti umani»), первые буквы первого стиха каждой терцины оригинала образуют акростих с именем святого Иосифа.
До недавнего времени я этого не знал, этот секрет мне раскрыла одна моя сицилийская подруга. Она рассказала, что в конце одной лекции о Данте докладчик, который был священником, отметил, что в христианском богословии святой Иосиф — это скрытный, молчаливый святой; он никогда не высказывается, ни в одном из четырех Евангелий он не проронил ни слова, словно его роль в том, чтобы заботиться о Марии и выполнять эту свою задачу и призвание всегда скрыто, оставаясь в тени. Тогда один из присутствующих спросил: как же в песни тридцать третьей, где столько говорится о Беатриче и Марии, святой Иосиф даже не упоминается? На что священник ответил, что он там присутствует, но тайно, в соответствии с тем, как его всегда объясняет и комментирует богословие. «Держась за край мантии Марии» — последней терцины, завершающей канонический гимн, — он проходит через всю оставшуюся часть молитвы. Посмотрим на первые буквы этих пяти терцин в оригинале:
In te misericordia, in te pietate
(Ты — состраданье, Ты — благоволенье)
Or questi, che da l’infima lacuna
(Он, человек, который ото дна)
Supplica a te, per grazia, di virtute
(К Тебе зовет о наделенье властью)
E io, che mai per mio veder non arsi
(И я, который ради глаз моих)
Perché tu ogne nube li disleghi
(Развей пред ним последнюю преграду)
Iosep! Иосиф! И последние две:
Ancor ti priego, regina, che puoi
(Еще, Царица, властная во всем)
Vinca tua guardia i movimenti umani
(Смири в нем силу смертных порываний!)
AV — сокращенная форма средневекового латинского приветствия Ave
[282]. Словно Данте смотрит на Марию и в ее тени видит прячущегося святого Иосифа, и говорит ему: мы тебя заметили! Здравствуй, святой Иосиф! Ave Iosep!
Песнь XXXIII. «Любовь, что движет солнце и светила»
Читая гимн Марии, «Деве-Матери», мы говорили с нерасторжимой связи невинности и материнства. Послушайте, что сказал Папа Франциск на встрече матерей-настоятельниц женских конгрегаций: «Целомудрие ради Царства Божьего показывает, как любовь, устремленная к Богу как первостепенной цели, становится зрелым свободным выбором и знаком будущей жизни. Но, прошу вас, пусть это будет плодотворное целомудрие, целомудрие, порождающее духовных детей Церкви. Посвятившая себя Богу должна быть матерью, а не „старой девой“. <…> Пусть радость от того, что вы способны приносить духовные плоды, одухотворит вашу жизнь; будьте матерями, подобно Матери Марии и Матери-Церкви»
[283].
Матерями, потому что в жизни необходимо приносить плоды, человек не может быть бесплодным,
Решение посвятить свою жизнь Христу не может не приносить плодов. Вы не можете быть старыми девами, то есть бесплодными, не способными к рождению: будьте матерями! Теперь всякий раз, когда я буду перечитывать гимн «Деве-Матери», в ушах у меня будет звучать это обращение папы Франциска монахиням: жизнь ради плодов, жизнь ради ответственности, о чем мы и будем говорить.
Прежде чем начать, я хотел бы ненадолго вернуться к гимну Богоматери, сравнив его с дорогим мне стихотворением Джакомо Леопарди «К своей Донне».
Мне кажется, что чтение этого стихотворения прекрасно помогает понять, что мы потеряли за века отстранения от христианства, неприятия и даже враждебности по отношению к Церкви. Для Данте, как и для христианства, история чувственной любви — это дорога, которая может привести нас к спасению здесь и сейчас. Отношения Данте с Беатриче реальны, они растут и развиваются, они начинаются, когда Данте еще был ребенком, и постепенно в нем созревает осознание собственной природы, вплоть до песни тридцать третьей, где Беатриче так трогательно и поразительно отождествляется с Марией, женщина — со спасением. Поэтому Мария предвосхищает исполнение обещания, данного всему человечеству, она — прообраз нового народа Божия, который может позволить себе жить, созерцая, как в сердце, в отношениях с женой или с мужем, воплощается в жизнь общение с Тайной.
Однако с началом современной эпохи это единство раскалывается, стремление к земным благам и любовь к женщине противопоставляются стремлению к Богу. Бог начинает восприниматься как враг человеческих желаний, становится все более далеким и абстрактным, и в конце концов в нем видят противника, от которого нужно избавиться ради возможности осуществления человеческих стремлений. Но это не так: наша повседневная жизнь, не соотнесенная с высшей целью, воспринимается как исключительно ущербная и не способная реализовать эти стремления. Леопарди велик, потому что в его голосе мы слышим крик об этом мучении, о том, что вещный мир благ, но недостаточен, ограничен, неспособен исполнить обещание, о котором он тем не менее напоминает. И в случае с Леопарди все еще не так безнадежно, потому что, подчеркивая неосуществимость своего стремления, он, по крайней мере, пытается не отказываться от него, жить на высоте собственного желания. Подумаем же о сегодняшнем дне, когда «все нас замалчивает»
[284], как говорит поэт, все призвано убедить человека, что он — курица, он не может летать, а желание его — иллюзорно.
