И тогда меня «окрылило» именно это чувство высшей, конечной притягательности, я набрался смелости и стал глядеть до тех пор, «доколе в вышине / Не вскрылась Нескончаемая Сила», пока мой взгляд не встретился с «Нескончаемой Силой», то есть с Богом.
Какая исключительная благодать была мне дарована, что мне удалось совершить столь неслыханную, неподвластную смертным вещь — «вонзиться взором в Свет Неизреченный», так что моя способность видеть была задействована в максимальной полноте.]
И что же увидел Данте, направив взгляд на Самого Бога?
Я видел — в этой глуби сокровенной
Любовь как в книгу некую сплела
То, что разлистано по всей Вселенной:
Суть и случайность, связь их и дела,
Все — слитое столь дивно для сознанья,
Что речь моя, как сумерки, тускла.
Первое видение, один из самых глубоких из созданных им образов.
[Я увидел, что в Божественной глубине, «в этой глуби сокровенной» таится, как дитя в утробе матери, сплетенное любовью в некую книгу, окутанное Божественной любовью, «то, что разлистано по всей Вселенной», то, что в этом мире разобщено, разъято, разделено.]
Данте использует образ книги. Книга «разлистана», то есть порвался переплет и разлетелись страницы («дьявол», согласно греческой этимологии слова, означает разделяющий, раскалывающий; и, напротив, «символ» — то, что соединяет, сливает воедино).
Мы воспринимаем свое существование и окружающий мир как нечто на первый взгляд (то есть только с виду, но не по существу) раздробленное, разобщенное. Но Данте говорит:
[ «Я видел, как все то, что „разлистано по всей Вселенной“, все, что разделено, расколото, противоречиво, все, что нас ранит, из-за чего мы страдаем, — я видел, как все это слито воедино. Словно бесконечное множество растений, которое кажется нам не поддающимся классификации, но на самом деле имеющее единый невидимый для нас корень. Как невидимый источник, из подземных глубин дающий жизнь всему и соединяющий все то, что кажется нам разобщенным. Конечно, „речь моя, как сумерки, тускла“, и я в силах передать вам только самое отдаленное представление об этом глубоком единстве всего сущего. Но наберитесь мужества, потому что то, что кажется вам разделенным, противоречивым и направленным против вас, на самом деле таковым не является. Верьте, ничто вам не враждебно, ничто в этом мире вас не предает, потому что все связано, слито, сплетено любовью, словно в единую книгу».]
Здесь исполняется обещание, о котором Данте заявил в песни первой в преддверии рая: «Все в мире неизменный / Связует строй; своим обличьем он / Подобье Бога придает Вселенной». В жизни есть порядок, «неизменный строй», который мы не можем увидеть, находясь в этом мире, но можем о нем догадываться. Я же его увидел! Так что смелее, не бойтесь.
Я самое начало их слиянья,
Должно быть, видел, ибо вновь познал,
Так говоря, огромность ликованья.
Здесь Данте возвращается к тому, что он говорил о сновидениях, об ощущении, остающемся как знак пережитого опыта: я верю (не в смысле считаю, полагаю, а именно «верю» как исповедую кредо)
[294], что видел это единство, «самое начало их слиянья», то, что сливает все вещи воедино, иначе я не смог бы объяснить себе, почему, даже просто рассказывая вам об этом, я испытываю ощущение невероятного покоя, полного и всеобъемлющего наслаждения. Там все едино: жизнь и смерть, добро и зло, вплоть до волоска на вашей голове, до вашего желания попасть в рай и найти свою Беатриче или до зеленого фонарного столба и красного почтового ящика на углу вашего дома, как говорит Честертон
[295]: «Каждый момент истории, каждая единица времени, малейшая доля этого момента — все».
Так разум мой взирал, оцепенелый,
Восхищен, пристален и недвижим
И созерцанием опламенелый.
[И когда меня посетило это невероятное откровение, я замер: мой разум, полностью прикованный к этому зрелищу, «взирал, оцепенелый, / Восхищен, пристален и недвижим / И созерцанием опламенелый»: я смотрел, и мое желание смотреть разгоралось все больше и больше.]
Мы уже отмечали, что осуществление желания не сводит его на нет, а умножает его. Отсутствие желания — это ад, это противоположность Бога, это смерть сущего, потому что жизнь — это желание, это отношения, это утверждение другого, то есть любовь, а потому движение. Такова природа любви и природа Бога: чем полнее осуществляется желание, тем сильнее становится его пыл (это словно пища, «которой алчет голод утоленный»
[296]).
Какое же различие проводит Данте, описывая этот процесс между состоянием удовлетворенности и способностью быть довольным! Я всегда говорю своим ученикам в школе, что это две совершенно разные вещи: быть удовлетворенным — это смерть, ад; быть довольным — это дорога в рай. Быть удовлетворенным означает остановиться, затормозить свои желания, и такое состояние, когда ты останавливаешься на чем-то определенном и слушаешь дьявола, говорящего тебе: «Ты пришел, не иди дальше, не желай большего, не летай высоко», — называется грехом. Тогда как быть довольным означает находиться в движении, наслаждаться тем, что перед тобой сейчас, но вместе с тем двигаться вперед, оставляя достигнутое позади в стремлении дойти до первоисточника его красоты. И здесь Данте, дойдя до первоисточника красоты, доволен, но не удовлетворен достигнутым, он любит и желает любить все больше и больше. Поистине Данте — поэт желания.
В том Свете дух становится таким,
Что лишь к Нему стремится неизменно,
Не отвращаясь к зрелищам иным…
[Перед этим светом, перед этим зрелищем становишься таким, что невозможно отвернуться от него к чему-либо другому, невозможно отвратиться. Напротив, к нему можно только обратиться: наконец взгляд направлен на истинный предмет желания, поэтому больше не хочется смотреть ни на что другое, невозможно отвратить взгляд.]
Затем что все, что сердцу вожделенно,
Все благо — в Нем, и вне Его лучей
Порочно то, что в Нем всесовершенно.
[Почему же имеет место описанный нами процесс? Потому что в благе — в том, ради чего мы созданы, в предмете нашего желания, наших стремлений — заложено все, и поэтому вне блага становится «порочным», несовершенным, недостаточным все, что является совершенным, находясь в нем. Как можно пожелать вещь несовершенную и порочную, вместо того чтобы пожелать ту же вещь, достигшую идеального совершенства, красоты и славы? Это невозможно.]
