Данте здесь словно прижимает Бога к стенке, говоря: «Оставим богословие и философию. Раз уж я здесь, Боже, скажи мне одним словом, кто Ты? Какова Твоя истинная природа?» И Бог ему отвечает: «Как, разве ты не понял? Я — это ты. Я — это ты, а ты — это Я. Мы одной природы, потому что тебя сотворил Я. По Своему образу и подобию». «Окрашенные в тот же цвет» означает одной природы. Рожденным, желанным, задуманным в вечности, в глубине Божественной Тайны, как чистая любовь и мысль Бога о вечности. Мы уже об этом говорили: то, что было сказано о Богоматери, «предызбранная Промыслом», относится и к нам. Из глубины времен, извечно Бог, или Сущее, краем глаза видит нас, заботится о нас, Он захотел нас, Он нас ждет, наполняет нас жизнью, «Сам дая всему жизнь и дыхание и все» (Деян. 17: 25).
Как геометр, напрягший все старанья,
Чтобы измерить круг, схватить умом
Искомого не может основанья,
Таков был я при новом диве том:
Хотел постичь, как сочетаны были
Лицо и круг в слиянии своем;
Но собственных мне было мало крылий;
И тут в мой разум грянул блеск с высот,
Неся свершенье всех Его усилий.
[Как математик, которого сводит с ума поиск квадратуры круга, потому что, несмотря на все подсчеты, он «схватить умом / Искомого не может основанья», не может найти формулу, в которой он так нуждается, так и я: перед этим новым открывшимся видением я силился понять, но сколько бы ни прилагал усилий, у меня не получалось.]
Я вновь повторюсь: как можно говорить, что Данте отказался от разума в конце чистилища? Сейчас он предстал перед Богом, ему открылась Тайна бытия, он увидел Тайну Троицы, Тайну Воплощения, и что же? Он впадает в мистический экстаз? Нет, он хочет понять. Он задается вопросом: как это объяснить? Как смог Бог, Сущее, породившее все, войти в жизнь и в плоть человека?
[Я «хотел постичь», понять, увидеть своими глазами, «как сочетаны были / Лицо и круг в сиянии своем», как могло быть, что в Божественной глубине, в триединой природе Бога внезапно зародилось бытие, отличное от Бога, являющееся Его частью, но другое, отличающееся от Него. Как мог Бог создать человека? Как Ему удалось сделать его подобным Себе и вместе с тем отличным от Себя? И как это возможно, что Он, Творец, согласился стать творением? Как Лицо оказалось вписано в круг? Как получилось увидеть это человеческое лицо в глубине Тайны Триединства?
«Но собственных мне было мало крылий», моих крыльев, то есть человеческих возможностей, было недостаточно, чтобы подняться на такую высоту.
В этой точке разум должен остановиться, потому что человеческий разум, в отличие от Божественного разума, ограничен. Поэтому он требует Тайны, утверждает ее, и в этом смысле утверждение Тайны — это самое разумное, на что способен разум. Именно в тот момент, когда разум напряжен максимальным усилием в попытке понять, он находит в себе мужество остановиться и сказать, что есть другой Разум, более великий, чем человеческий.]
«Высшее проявление разума — признать, что есть бесконечное множество вещей, его превосходящих», — сказал бы Паскаль
[299]. «Есть в мире <…> кой-чего, / Что вашей философии не снилось», — вторит ему Шекспир
[300].
И здесь, как мы уже говорили, в крайней точке движения разума
[301] расцветает вера. «И тут в мой разум грянул блеск с высот, / Неся свершенье всех Его усилий»: последнее Божественное озарение позволило мне прийти к пониманию, ответило на желание моего разума. Вопрос, на который, казалось бы, нет ответа, в момент вспышки благодати получил ответ.
Здесь изнемог высокий духа взлет;
Но страсть и волю мне уже стремила,
Как если колесу дан равный ход,
Любовь, что движет солнце и светила.
[Здесь, в этот момент полного приобщения к Истине и Красоте, полного слияния с ними мой поэтический дар потерял всякую силу, оказался больше не нужен.
Потому что «любовь, что движет солнце и светила», то есть Бог, Источник и Первооснова движения всей Вселенной, точно так же, как и движения одного волоса на нашей голове, уловила мою «страсть и волю», мое желание, и «стремила» их, кружила, словно колесо, в полной гармонии со Вселенной, точно так же, как девять небесных сфер (колесо здесь символизирует небо) беспрестанно вращаются, чтобы достичь полного и абсолютного единения с Сущим и Тайной: так вот, на миг мне была ниспослана благодать стать частью этого движения, то есть Божественной жизни.]
Здесь больше не нужен разум, здесь отступают все слова, здесь знание и любовь, то есть участие в движении Бога, Который движет все, потому что все движется, чтобы участвовать в Божественном движении, полностью совпадают. Больше нет пути, который предстоит пройти, больше нет разума в традиционном понимании, которым нужно руководствоваться, больше нет слов, которые бы в бесконечном приближении стремились выразить Истину. Здесь все наполнено светом, все — Красота и Истина. Больше не нужно прилагать усилий, любовь и познание полностью совпадают. Любить — значит познавать, познавать — значит любить (мы по-настоящему познаем только то, что любим, а по-настоящему любим только то, что познали, учит нас блаженный Августин)
[302].
Но если мы начали постигать эту динамику, нам необходимо перечитать «Божественную комедию» с начала. «Земную жизнь пройдя до половины» — вы чувствуете, что вы теперь по-другому прочли бы эти слова? Если ставка в игре такова, если возможно достижение такого опыта, возникает желание пройти этот путь заново, чтобы понять еще больше. Потому что благодаря достигнутому нами пониманию мы видим, что каждый устойчивый образ, каждая отсылка, каждое слово, зеркально отражающиеся от одной кантики к другой, составляют узор, говорящий о том, что жизнь в этом мире может стать постижением рая, при котором истинное познание и истинная любовь, как правило, совпадают.
