Но, повторю и на этом завершу, не будем забывать, что мы говорим о жизни в этом мире. Которая может быть адом, чаще всего это чистилище, но иногда в нее врываются куски рая такой ясности и красоты, такой гармонии, что они оправдывают и все остальное.
Эпилог. «Что общего у нашего сердца со звездами?»
[303]Франко Нембрини: Сегодняшняя встреча завершает цикл бесед, начавшихся с вопроса: что общего у нас со звездами?
Как я многократно упоминал, образ звезд — «Солнца и светил», — завершающий три кантики, играет решающую роль во всем произведении. Я всегда полагал, что, делая такой лексический и поэтический выбор, Данте некоторым образом сосредоточил в нем тему, суть того, что он хотел до нас донести: что сердце человека, путь каждого из нас связаны с Бытием, с Тайной, на которой держится вся Вселенная.
Открывая нашу встречу, которая пройдет в форме диалога между мной и астрофизиком Марко Берсанелли, ограничусь коротким вступлением.
Для описания поэзии Данте исследователям пришлось прибегнуть к определению, применимому только к нему: всеобъемлющая. Его поэзия носит всеобъемлющий характер, потому что его взгляд на вещи позволяет увидеть действительность, словно ее «любовь как в книгу некую сплела»
[304], словно все слито воедино. После Данте что-то изменилось, это единство оказалось расколотым.
Доказательством тому служит литература. Если говорить об основных вехах этого раскола, я бы начал с Петрарки, которому уже сложно собрать воедино разрозненные фрагменты жизни: представление о славе борется с представлением о любви в том виде, в каком он понимает любовь, а также с представлением о святости. Еще острее ощущается этот разлом в великой поэзии Возрождения: человек утрачивает даже собственный разум. Ему хотелось бы жить, как Данте, и чтобы его донной была Беатриче, он по-прежнему стремится к «ангельской донне» — недаром главную героиню «Неистового Роланда» зовут Анжелика, — но Роланд неистов, он впал в безумие.
Литература показывает, как нарушается целостность самосознания героя и как в то же время он перестает воспринимать в единстве и явления внешнего мира. Вспомните Макиавелли с его идеей политики, отделенной от морали.
В результате мы получаем картину сегодняшней жизни: все чудовищно разобщено, отдельные части больше не образуют целого, кажется, что вещи более ничем между собой не связаны. Как же это отличается от того, что мы читаем у Данте!
Меня всегда восхищала средневековая идея Данте о разных подходах к действительности, разных способах смотреть на мир — все они были для него не более чем разными путями: математик, ученый, физик, поэт шли каждый по своей дороге
[305], при этом сознавая, что конечная цель одна для всех — получить ответ на единственно важный вопрос: существует ли Бог. Пройти через реальный мир, чтобы посмотреть, хорош ли он, — так мыслил Данте.
Поэтому в процессе чтения Данте у меня зародилась догадка, что он — родоначальник не только поэзии в упомянутом мной смысле, но и научного мировоззрения.
Вот почему в завершение цикла наших встреч я попрошу высказаться астрофизика: ведь если это так, то ошибочно все то, что мы представляем себе как самоочевидное, то, о чем нам говорят газеты, телевидение, школа, учителя, университеты, то, что кажется нам настолько само собой разумеющимся, что вроде бы и не требует доказательств: то есть то, что наука противостоит религии, что религиозный взгляд на вещи непременно является иррациональным и антинаучным. Если наша догадка подтвердится, окажется, что существует и другой способ заниматься наукой.
Мне кажется, что от возможности вернуться к целостному взгляду человека на самого себя и на окружающую действительность зависит будущее мира, нашей культуры, потому что, когда наука сходит с ума и больше не руководствуется единым принципом, лежащим в ее основе и представляющим ее конечную цель, она вырождается в чистую технику, где все возможно, а также законно и этично, результаты чего нам хорошо известны.
Мы только что пережили чудовищный ХХ век, и нас ожидают не менее чудовищные вещи в будущем: подумайте о биоэтике, о том, что наука может занять место Бога. Тогда это будет худший из всех видов рабства.
Вызов, который бросает нам третье тысячелетие, заключается в том, сможем ли мы вновь собрать разрозненные фрагменты, сможем ли вернуться к средневековому, к дантовскому, целостному мировосприятию, лежащему в основе и литературно-поэтического, и научного подхода. Если Данте удавалось быть одновременно литератором, поэтом, ученым, астрономом, богословом, то все это потому, что он воспринимал вещи в их единстве. Достоинство Средневековья заключалось в том, что оно воспринимало действительность в ее целостности, через призму религиозного взгляда. Тогда как современная трагедия коренится в разрыве этого связующего единства, когда наука идет в одном направлении, этика — в другом, а человек сходит с ума. Раскололось, раздробилось, разрушилось это единство, и мы теряем все, — пересох источник поэзии и науки, теперь он сводится к технике, конечный продукт которой более нам не подконтролен: это может быть атомная бомба или смерть инвалида от голода.
Необходимо, чтобы кто-то принял вызов третьего тысячелетия, задавшись вопросом, можно ли нам сегодня вернуть это целостное мировосприятие, которое могло бы дать новою жизненную силу и новый источник поэзии и науке, вернуть их на путь познания.
Поэтому стоит проверить, верно ли мое предположение — содержится ли в «Божественной комедии» целостный и всеобъемлющий способ познания мира.
Первый вопрос, который я задам своему другу Марко Берсанелли, — тот же, что я задал ему однажды вечером в баре, обнаружив, что он глубокий знаток Данте: что тебя поразило в Данте? Почему, изучая астрофизику, ты заинтересовался «Божественной комедией»?
Марко Берсанелли: Я благодарю Франко за то, что он меня сюда пригласил. Согласитесь, что я поступил очень смело, приняв это приглашение, потому что вовсе не являюсь специалистом по «Божественной комедии» и Данте. Однако то, что сейчас сказал Франко, не только интересно, но имеет первостепенное значение для меня как человека и ученого. Поэтому то немногое, что я прочитал и узнал у Данте, всегда открывало передо мной бесконечные горизонты. И сегодняшний вечер для меня — еще одна возможность убедиться вместе с вами и благодаря дружбе с Франко в богатстве и глубине, которую можно открыть, перечитывая то, что оставил нам Данте.
