Впечатляющий образ наших чувств: мы порой охвачены страстями, которые рвут нас в разные стороны, бесцельно и безжалостно.
«Им нет надежды на смягченье мук / Или на миг, овеянный покоем»: такое состояние присуще не только проклятым душам, но и живым, тем, кто отдает «разум во власть вожделению». Вожделение, эфемерное, кратковременное чувство, постоянно меняющийся вкус мгновения; поэтому даже те, кто так живет, лишены какой-либо надежды не только на избавление, но даже на малое смягчение наказания.
Как журавлиный клин летит на юг
С унылой песнью в высоте надгорной,
Так предо мной, стеная, несся круг
Теней, гонимых вьюгой необорной,
И я сказал: «Учитель, кто они,
Которых так терзает воздух черный?»
Потом в центре этой бури Данте заметил особенную, выделяющуюся группу: эти души двигались по-другому. Они не неслись, подобно скворцам, а летели, как стая журавлей «с унылой песнью в высоте надгорной» (честно говоря, я никогда не слышал, как кричат журавли, но мне кажется, очень тоскливо). И, увидев тени, страждущие и гонимые ветром, Данте спрашивает: «Учитель, почему эти души отличаются от других, что они сделали, почему им предназначено иное наказание?»
Вергилий объясняет, называя множество имен грешников:
Он отвечал: Вот первая, взгляни:
Ее державе многие языки
В минувшие покорствовали дни.
Он говорит о царице, империя которой объединяла многие народы (в ее царстве говорили на многих языках). Она прославилась тем, что была, скажем так, легкого поведения.
Она вдалась в такой разврат великий,
Что вольность всем была разрешена,
Дабы народ не осуждал владыки.
Ее поведение было таким разнузданным, что все вокруг судачили об этом. И что она сделала? Имея власть императрицы, она узаконила свой порок, дабы прекратить толки: «вольность всем была разрешена»
[98]. Как же поступает женщина, которой должно быть стыдно за то, что она делает (и ей действительно неловко, потому что все судачат о ее пороках)? Она издает законы, которые объявляют порок добродетелью. Как будто порок и добродетель можно установить законом! Как будто парламент определяет, что истинно, а что ложно.
В нескольких строках Данте смог изложить концепцию права, функцию закона и то, какую позицию занимает человек перед лицом истины, а также рассказать о попытке подчинить истину собственным капризам, прибегая к силе закона.
Это уже не поэзия. Вспомните Генриха VIII, короля Англии, жившего в XVI веке. Он был женат, затем влюбился в одну из придворных дам и попросил Папу признать его предыдущий брак недействительным. Папа проверил соответствующие документы: Церковь очень скрупулезна в таких вопросах, нередко случалось, что люди вступали в брак под давлением, и тогда брак действительно мог быть аннулирован. Ведь для Церкви очень важно именно согласие вступающих в брак, а не так, как это было во времена римлян или в наше время в других культурах, когда отец практически продавал свою дочь ее будущему мужу. Итак, Папа, ознакомившись с делом короля, ответил: «Дорогой Генрих, мне жаль, но твой брак абсолютно действителен». И что же сделал Генрих? Он издал закон, в котором говорилось, что в Англии главой Церкви является он и авторитет Папы перестает действовать. Теперь он смог признать недействительным свой брак и жениться на Анне Болейн (правда, через пару лет ему опостылела и эта женщина, тогда он отправил ее на эшафот, чтобы жениться на третьей, потом еще и еще). Буря безумных страстей никогда не оставит в покое ни самого человека, ни тех, кто его окружает.
Или другой ярчайший пример, уже современный, — закон об абортах. Соединение друг с другом под «властью вожделения» может иметь одно нежелательное последствие: иногда это порождает жизнь, будто говоря, что такой род отношений имеет иной смысл, иную цель. И что же тогда делать? Все очень просто, издадим закон, в котором будет написано, что уничтожение еще не родившегося ребенка не является преступлением. Прекрасный закон, спасающий от пересудов. И то, что было злом, — убийство человека — становится благом, правом на «самоопределение», и все могут спариваться, как им вздумается. Вот что означает «вольность всем была разрешена».
Наконец, Данте говорит, о ком идет речь:
То Нинова венчанная жена,
Семирамида, древняя царица;
Ее земля Султану отдана.
[Она была царицей Ассирии, в Месопотамии,
где стал царствовать султан.]
Вот нежной страсти горестная жрица,
Которой прах Сихея оскорблен
[царица Дидона после смерти своего мужа Сихея поклялась вечно быть верной ему, но влюбилась в Энея, и когда тот оставил ее, убила себя];
Вот Клеопатра, грешная блудница.
[Еще один персонаж «легкого поведения» —
сначала с Цезарем, потом с Антонием… —
в общем, и она вела себя достаточно непринужденно.]
А там Елена, тягостных времен
Виновница; Ахилл, гроза сражений,
Который был любовью побежден…
[Елена, та самая Елена, виновная в том,
что из-за ее неразумной любви (она сбежала
с Парисом от своего мужа Менелая) разразилась Троянская война.]
Парис, Тристан. Бесчисленные тени
Он назвал мне и указал рукой,
Погубленные жаждой наслаждений
[99].
В общем, все это — души людей, погибших из-за любви (либо самоубийцы, либо погибшие насильственной смертью), «погубленные жаждой наслаждений».
Вняв имена прославленных молвой
Воителей и жен из уст поэта,
Я смутен стал, и дух затмился мой.
Данте охватила такая жалость к этим людям, что его «дух затмился». Он растерялся, мучимый одним вопросом: как это возможно, чтобы самая великая вещь, какой только может жить человек, — любовь мужчины к женщине и женщины к мужчине (делающая нас подобными Богу — ибо любовь является природой Бога) стала причиной преступления, смерти, насилия, кровопролития и даже смерти вечной — ада? Это чрезвычайно важный вопрос для всех, и, чтобы подчеркнуть это, Данте упоминает множество великих людей. В сердце поэта пробуждается жалость и просьба о милости (как и в песни второй) к самому себе, потому что он чувствует, что этот вопрос касается, пронизывает его самого.
