Над книгой взоры встретились не раз,
И мы бледнели с тайным содроганьем;
Читая книгу, то и дело смотрели друг на друга. Представим себе: двое читают, поднимают глаза и смотрят друг на друга, и в тот момент, когда их взгляды встречаются, они бледнеют. Может ли ситуация быть более очевидной? Если, очевидно, смущаясь, они отрывали взгляды от книги, их взгляды встречались, они бледнели, то чем же может закончиться подобная «беспечность»?
Но дальше повесть победила нас.
Обратите внимание — «победила нас». Паоло и Франческа повержены не судом Божиим, который случился позже, а жизнью. Повержены их свобода, разум, повержены их желанием. Оба — побежденные.
Чуть мы прочли о том, как он лобзаньем
Прильнул к улыбке дорогого рта
[106],
Тот, с кем навек я скована терзаньем,
Поцеловал, дрожа, мои уста.
Перед нами ошеломляюще простое и роковое свидетельство. Здесь третий раз употребляется слово, связанное с желанием, речь идет о желанной улыбке. Сначала возникло вполне законное желание, потом оно стало сомнительным, а затем последовал выбор, и она, повинуясь сиюминутному инстинкту, предпочла поверхностную привлекательность.
Как поступает Бог? Он наделяет все вещи привлекательностью, и потому всякое желание — благо. Но всякое желание — благо, поскольку всякий объект желания является знаком, подобием указующей стрелки, указывающей на предназначенную нам судьбу. Поэтому объект желания требует от нас не разрушительного обладания, а содержащего определенную отстраненность (таково требование реальности); обладание, позволяющее проникать в суть вещей. Мы уже цитировали Монтале («на всех образах написано: „не здесь, дальше“»): разум способен видеть в вещах то, знаком чего они являются, определяет истинность объекта желания. И тогда ты ценишь и любишь истинную сущность вещей.
Объяснение этого можно найти в пьесе «Мигель Маньяра», главной темой которой является призвание человека. Пятнадцатилетняя девушка Джиролама сказала человеку, которого стоило бояться (он убивал, насиловал, любил и бросал — чего только он не совершил!): «Я не боюсь тебя». И в конце концов он должен признать, что сам боится ее. Она его изменила. Джиролама говорит: «Я никогда не собираю цветы. Зачем срывать их, какая в этом нужда?»
[107]. Джиролама не понимает, почему в этой жизни нужно любить, желая тотчас убить предмет своей любви.
И эта «желанная улыбка» означает обладать желанным объектом только для себя самого — это и есть зло. Если Бог наделяет вещи привлекательностью, то что делает дьявол? Он использует эту привлекательность: «Ты достиг цели. Она тебе нравится, вот и обладай! Это твое счастье, твое благо». Враг не предлагает дурные вещи, чтобы завлечь нас: если бы он использовал только безобразное, выбор между добром и злом был бы слишком простым. Проблема в том, что дьявол предлагает то же, что и Господь, только в нужный ему момент останавливает нас, пытается убедить, что это конец пути. «Ну нет же, никакой это не знак на что-то дальнейшее! Ну о чем ты думаешь! Она тебе нравится? Возьми ее. Возьми. Она твоя. И это сделает тебя счастливым». Когда «желанная улыбка» становится самоцелью, желанием безраздельно обладать, это и есть зло.
Предательство в отношениях между мужчиной и женщиной, между родителями и детьми, между друзьями рождается оттого, что мы неспособны любить другого таким, каков он есть, за его предназначение, за его открытость бесконечному. Желать только для себя означает губить. Другой, напротив, ждет от нас пространства, уважения, почтительности. Ведь для истинной любви необходима определенная дистанция.
Представим себе женщину, которая, вместо того чтобы родить ребенка, говорит: «Я так сильно его люблю, что хочу, чтобы он всецело был моим! Он не должен выходить. Здесь такой злой и некрасивый мир, а я так сильно его люблю… Я хочу, чтобы он был только для меня». Она думает, что любит дитя, а на самом деле убивает его. Потому что у оберегаемого ею в утробе существа — собственная вечная судьба; нужно уважать его, любить и при этом отпускать. Иными словами, смириться с такой потерей, потому что непостижимость его судьбы не принадлежит нам.
То же самое, а может, и более того, представляет собой любовь между мужчиной и женщиной. Любить — значит преклонить колени перед судьбой, которую другой несет в себе. Поэтому брак для христианина — это таинство. То есть что-то, что зависит от самого Бога: только Бог может сделать так, чтобы человек чувствовал в своей женщине Его присутствие. И если он всю жизнь преклоняется перед этим присутствием, он понимает, что любовь существует. Возможно, он понимает это в пятьдесят лет — в конце, а не в начале пути, потому что в двадцать лет был не в силах понять это.
Вначале была страсть, которая породила, зажгла эту любовь, привлекая абсолютно всем, вполоть до цвета волос! В том числе и формами: одни нравятся больше, другие — меньше, и Бог использует даже это, потому что, быть может, внешность — первое, что привлекает. Но если ты не животное, то от физического восприятия сразу переходишь на другой уровень: начинаешь интересоваться ею, понимая, что тебе нравятся ее характер, ее душевная тонкость; ты понимаешь, что с ней жизнь может стать милостивее. И при виде ее ты краснеешь, сердце бьется чаще, начинаются все переживания, но пока это только страсть. Это только начало любви, настоящая любовь — дальше, когда ты понимаешь, что любовь — не что иное, как синоним слова «прощение». Потому что смысл ее в том, чтобы другой обнял тебя, несмотря на все злое, что в тебе есть. Несмотря на все твои предательства, недостатки, грехи.
Существует ли женщина, которая каждый божий день на протяжении тридцати лет могла любить такого, как я? Вы и представить не можете, какой я негодяй. Невероятно, но эта женщина прощала меня все тридцать лет, и сегодня она меня любит с необъяснимой нежностью (о которой тридцать лет назад мы и не мечтали), потому что сейчас наши отношения полны прощения. Это — любовь, то, что предают и забывают, живя только чувством или страстью, когда разум словно выбит из седла человечности, когда побеждает преграда, поставленная врагом, — «желанная улыбка».
Итак, Франческа говорит Данте: «Все было хорошо. Все было правильно, но в какой-то момент я сказала: „Это — мой мужчина“. Я им обладаю, хотя бы на мгновение дайте мне посмотреть на него, не видя его великой судьбы. Он мой». И тут…
