Ни нежность к сыну Телемаху (которого он покинул маленьким ребенком, а теперь увидел уже взрослым мужчиной), ни «священный страх», сострадание, любовь к старому отцу, ни «долг любви» к бедной Пенелопе, которая верно ждала его двадцать лет, не могут удержать его, всего этого недостаточно, чтобы смирить его «…голод знойный / Изведать мира дальний кругозор / И все, чем дурны люди и достойны».
Познавать добро и зло, то есть тайну жизни, — это правильно. Перечитывая эту страницу, я всегда вспоминаю слова Христа: «Кто любит отца или мать более, нежели Меня, недостоин Меня; и кто любит сына или дочь более, нежели Меня, недостоин Меня» (Мф. 10: 37). Кто неспособен оставить то, к чему привязан, даже очень правильные и дорогие сердцу вещи, ради Него — недостоин Его, недостоин счастья, спасения, истинной жизни. Всем нам доводилось испытывать желание, которое, кажется, не могло удовлетвориться никакой привязанностью. Точнее — было желание, которое всякая привязанность лишь обостряла. Кто из нас, всеми силами стараясь любить жену, не перестает укорять себя (возможно, всю жизнь) за то, что эти отношения далеки от желаемого? Кто не чувствовал несоразмерности между тем, чем он может жить, что он может видеть, к чему может прикоснуться, тем, что даровано жизнью, и бесконечным желанием, словно оседающим в нас меланхолией, тоской по тому, чего не хватает? Полагаю, я могу сказать, что Одиссей не хочет предавать это желание и ради этого отрекается (в евангельском понимании) от отца, жены, своей земли. «Люди без отечества» — такое определение Иоанн Павел II однажды дал христианам: люди, постоянно находящиеся в пути, люди, никогда не довольствующиеся достигнутым.
И я в морской отважился простор
[и он отважился на это приключение; море,
как и звездное небо, — символ бесконечного: он отправился в путь, чтобы увидеть бесконечность],
На малом судне выйдя одиноко
С моей дружиной, верной с давних пор.
Отправился с несколькими верными друзьями
[113]. Их было немного, ведь, как известно, серьезное отношение к своему желанию и своей судьбе — явление редкое (особенно в наши дни). Если повезет, отыщется несколько людей, которые никогда не подведут; четыре друга, которые тоже стремятся к бесконечному, к свершению судьбы.
Я видел оба берега, Моррокко,
Испанию, край сардов, рубежи
Всех островов, раскиданных широко.
Они видели все, что можно было увидеть, избороздили вдоль и поперек mare Nostrum
[114] со всеми его островами, но это не могло их удовлетворить, им все было мало и чего-то не хватало… Море казалось мелкой лужей, заточением. Вспомним Икара, которого следует поставить в один ряд с Одиссеем. Лабиринт стал его тюрьмой, в то время как его удел — видеть небо, видеть солнце и страдать, чувствуя, что он создан для бесконечности, а не для этого заточения… Мы созданы, чтобы желать, чтобы всегда стремиться.
Уже мы были древние мужи,
Войдя в пролив, в том дальнем месте света,
Где Геркулес воздвиг свои межи
[115],
Чтобы пловец не преступал запрета;
Севилья справа отошла назад,
Осталась слева, перед этим, Сетта.
Пройдя все Средиземноморье, оставив позади себя Севилью, африканский город Сетту, они наконец достигли места, где Геракл «воздвиг свои межи», оставив послание, запрещавшее ступать далее этого предела.
И здесь надо было принимать решение: попытаться ли нарушить запрет, следуя за жаждой, сжигавшей наши жизни, вырваться ли из лабиринта?..
Когда мы читаем этот отрывок в классе, я использую другую аналогию: они решали, стоит ли выходить из курятника тому, кто вылупился из орлиного яйца, случайно оказавшегося в курятнике (не помню, где я прочел эту историю). Жизнь кажется нам таким курятником: вылупившись из яйца, мы словно оказываемся среди кур. Самое большее, о чем могут мечтать бедные куры, это найти червяка пожирнее; так и ходят, ковыряясь в земле. Но мы — не куры! Нас хотят убедить, что мы — куры, нам хотят внушить, что мы — куры. Это заговор против вашего желания: «Летайте низко! Успокойтесь. Довольствуйтесь тем, что есть, мы всем дадим новую игровую приставку или разрешим выбрать самую последнюю модель мобильного телефона из тысячи различных моделей! Довольствуйтесь этим!»
Но курица, о которой мы говорим, — не курица, ничего с этим не поделаешь. И когда она изредка поднимает глаза к небу и видит парящего орла, у нее на глаза наворачиваются слезы, потому что она понимает, что создана для полета. Может быть, устремив растерянный взгляд в небо, она удивляется чему-то таинственному, что так сильно ее притягивает. И ночами ей снится небо, но остальные куры говорят: «Не смотри вверх, смотри вниз, на землю, смотри, какие здесь черви!» Итак, речь идет о том, выбраться ли из курятника, подчиниться ли чувству, позволяющему нам понять, что именно к небу устремлено наше сердце.
Когда Одиссей добрался до Геркулесовых столпов и наступил решающий момент, он принялся ободрять своих друзей, пытаясь объяснить, что в жизни стоит дерзать, то есть обращаться к вечному:
О, братья, — так сказал я, — на закат
Пришедшие дорогой многотрудной!
Тот малый срок, пока еще не спят
Земные чувства, их остаток скудный
Отдайте постиженью новизны,
Чтоб, солнцу вслед, увидеть мир безлюдный!
Мы ощущаем себя братьями, когда вместе отправляемся на зов. Дружба, братство рождается общим стремлением, являющимся отличительной особенностью человека. Иначе люди были бы способны только на вражду.
Нам жить осталось мало… Что может быть лучше, чем напоследок, рискнув и дерзнув, попытаться увидеть, бросить вызов правилам, пределам, которые являются пределами всего лишь познания, а не бесконечного? Что может быть более ценным, чем постичь тайну, испытать то, чего еще не знаем, открыть неизведанный мир, который ждет нас, — «мир безлюдный», куда не ступала нога человека.
Далее следует знаменитая терцина:
Подумайте о том, чьи вы сыны:
Вы созданы не для животной доли,
Но к доблести и к знанью рождены.
«Чьи вы сыны» — какова ваша природа, что отличает вас от животных, чьи вы потомки? Вспомните ваши корни, вашу ДНК. Для чего человек приходит в мир? Познавать истину и воплощать в жизнь добродетели, благо.
