Но это еще не все. Количество стихов в этих песнях тоже значимо. Каждая из обрамляющих «семерку» песней содержит 151 стих, 1+5+1 дает 7; промежуточные — 145: 1+4+5 дает 10, а 10 — это число спасения, встречи с Богом, так как 3 — это число Бога, Троицы, а 7 — число человека. Таким образом, 10 — это человек (7), который встречает Бога (3). Что это означает? Люди (7), какой силой вы можете спастись? Силой Божественной любви. Об этом говорится в песни семнадцатой, и это выражено даже в количественном аспекте структуры. Но и это еще не все. При помощи компьютера тот же Чарльз Синглтон обнаружил еще одну связь. Он увидел, что, отступив от песни семнадцатой на 25 терцин вправо и влево (обратите внимание, опять-таки 2+5 дает 7, Данте словно опять подчеркивает: я говорю о вас, о человеке, о жизни на этой земле), мы обнаружим такие терцины:
Будь это так, то в вас бы не была
Свободной воля, правды бы не стало
В награде за добро, в отмщенье зла
[150].
…Вот то, что Беатриче называет
Свободной волей; если б речь зашла
О том у вас, пойми, как подобает
[151].
Копаясь в числах, как умеет только компьютер, мы обнаруживаем, что справа и слева от песни семнадцатой «Чистилища», центром которой является любовь как природа Творения, находится свобода. Данте словно обращается к нам уже на повышенных тонах: «Если вы не поймете этого сейчас, то не поймете никогда!» О чем я говорю? О тайне, о тайне милосердия и прощения. Но эта тайна не утвердится без свободы. Она целиком и полностью поручена, вверена нашей свободе. Если мы заперли дверь, Бог не может просто взять и снести ее.
И здесь я должен назвать последнее слово — терпение. Бог нуждается в нашей свободе, а время — это пространство, которое необходимо Богу, чтобы эту свободу уважать. Он словно стоит за дверью, ожидает, Он не может вломиться в дом. Он ожидает, когда появится хоть узкая щель, — и тогда Он войдет. Но сначала нужно, чтобы эта щель приоткрылась. Поэтому «Чистилище» — история о терпении Бога. Это время, когда Бог ожидает действия нашей свободы. Свободы, выраженной в труде, как сказали мы в самом начале, и свободы, выраженной в жертве; свободы чувствовать, что со временем рождается новая личность: день за днем, постепенно, падая, и поднимаясь, и падая вновь, но непреклонно, через терпение и время рождается новая личность. И, когда приходит пора, она сама пускается в полет, чтобы охватить всю необъятность, ради которой создана; но для этого требуется труд.
Читая Данте, начинаешь понимать, что время жизни и время истории — это пространство терпения Бога. Он не может действовать силой, Он ждет, ждет искони, даже если ты этого не замечаешь. Помните, как в «Мигеле Маньяре»? «Я давно наблюдаю за тобой, но я не мог тебе ничего сказать прежде твоей исповеди, прежде того, как в тебе самом родится этот вопль; но теперь, когда ты приоткрыл дверь, я войду и скажу тебе: „Мигель, Мигель! Оставь стенания, прошлое прошло, иди с миром!“»
[152].
Песнь I. «Он восхотел свободы столь бесценной»
Прежде чем приступить к чтению, я хотел бы кратко напомнить о словах, с помощью которых мы в прошлом разговоре обозначили тематику «Чистилища».
Желание. Жизнь как захватывающий путь становится возможной через познание человеком себя и своего желания — того крика, который каждый из нас носит в себе, потребности в том, чтобы жизнь была исполнена смысла, добра и красоты.
Милосердие. Суть Бога, природа бытия есть отношение, объятие — устремленность к другому. Сам Бог пребывает в непрестанном объятии с Самим Собой и простирает Свои объятия каждому, как мы увидим это, в частности, в песни третьей.
И третье слово, которое мне больше всего хочется выделить в связи с тем, о чем мы должны говорить, — это терпение, новое понимание времени, представление о преходящем времени как о пространстве милосердия, об ожидании Богом действия нашей свободы.
Наша свобода призвана признавать то, что не представляет собой некое «плохое» место, через которое нужно пройти, чтобы попасть в «хорошее» место — это жизнь вместе со всем тем злом, что в ней содержится. Однако человек проживает зло чистилища (в отличие от зла ада) в перспективе добра, которое уже предугадывается, предвкушается им. Это важнейший поворот. Если, не поняв его, вы приступите к чтению «Чистилища», то вернетесь назад, к аду. В чистилище зло и грех словно представлены в новом свете, иначе, не так, как раньше; вся первая песнь полна света. Это подступ к свету. Грехи, зло, противоречия, немощь — все остается, но Данте словно смотрит на них (и нас призывает смотреть) с мужеством человека, чье первое побуждение разума и сердца — познание бесконечного блага. Усталость, немощь и зло обрамлены светом и музыкой. Действительно, путь в чистилище указывают свет и музыка. Представьте, что жизнь вдруг становится таким вхождением в мир; человек вносит с собой все свое зло, но он уже окружен последней (не в хронологическом смысле; последней — значит «той, за которой останется последнее слово», решающей, основополагающей) положительностью.
В Сьерра-Леоне у меня есть друг, отец Бертон. Там долгие годы шла ужасная гражданская война, а детей восьмидевяти лет отправляли поджигать деревни и истреблять местных жителей. Сейчас он занимается этими детьми и говорит: «Здесь нужно лишь одно. Конечно, крайне необходимы мосты, дороги, больницы, но вся наша деятельность должна подчиняться одной главной цели. Прежде всего остального эти люди нуждаются в прощении. Они видели столько зла, столько его сотворили и так от него настрадались, что жажда мести просто висит в воздухе. Ненависть настолько ощутима, что в тот день, когда она вырвется наружу, начнется настоящий ад. Эти люди нуждаются в том, чтобы обрести прощение». Там, в атмосфере полного разрушения, мы с ним прочли стихотворение Джованни Пасколи «Двое сирот», и в свете того, о чем пойдет речь, оно настолько показательно, что я его процитирую.
Стихотворение начинается с обращения к брату и заканчивается глаголом «простить». Уже это говорит о многом, ибо начало и финал у поэтов всегда не случайны. Только прощение может объединить нас, только полученное — а значит, дарованное — прощение способно пробудить братские чувства. Речь идет о двух мальчиках, братьях, которые в ночной темноте никак не могут уснуть и потому говорят друг с другом (подстрочный перевод наш. — Прим. перев.).
