Мне Марция настолько взор пленяла,
Пока я был в том мире, — он сказал, —
Что для нее я делал все, бывало.
Теперь меж нас бежит зловещий вал;
Я, изведенный силою чудесной,
Блюдя устав, к ней безучастен стал.
Но если ты посол Жены Небесной,
Достаточно и слова твоего,
Без всякой льстивой речи, здесь невместной…
[Я так любил Марцию при жизни, что делал все, о чем она просила. Однако с тех пор, как «меж нас бежит зловещий вал», то есть река Ахерон, означающая границу ада, воспоминание о ней не тронет меня, ибо «я, изведенный силою чудесной, / Блюдя устав, к ней безучастен стал» (после того как Иисус вывел меня из лимба, мною движет лишь стремление к исполнению моего предназначения — вспомните «любовь, что движет солнце и светила»). Но если «Небесная Жена», Мария, по твоим словам, отправила тебя сюда, то не нужно особых церемоний, достаточно того, что ты просишь меня Ее именем.]
Ответив согласием Вергилию, Катон объясняет ему, что делать дальше.
Ступай и тростьем опояшь его
И сам ему омой лицо, стирая
Всю грязь, чтоб не осталось ничего.
Нельзя, глазами мглистыми взирая,
Идти навстречу первому из слуг,
Принадлежащих к светлым сонмам Рая…
[Возьми тростник и опояшь своего спутника; потом умой ему лицо, чтобы удалить все следы грязи (черноты, скопившейся на его лице при проходе через ад). Не стоит ему являться в таком виде перед первым из слуг рая (то есть ангелом), которого он встретит.]
После Катон показывает Вергилию, где найти тростник.
Весь этот островок обвив вокруг,
Внизу, где море бьет в него волною,
Растет тростник вдоль илистых излук.
Растения, обильные листвою
Иль жесткие, не могут там расти,
Затем что неуступчивы прибою…
Тростник — символ смирения, ибо он гнется, уступая волне, следуя движению воды, и поэтому он единственное растение, способное жить на берегу моря. Растение с твердым стеблем, которое противостояло бы потоку воды, сломалось бы. Таково и смирение: смиренный человек покоряется действительности, признавая ее такой, какова она есть, как сотворил ее Бог, и при этом оставляет в стороне собственные представления.
Вернитесь не по этому пути;
Восходит солнце и покажет ясно,
Как вам удобней на гору взойти.
[Потом солнце укажет вам, по какой дороге вам продолжить путь.]
Так он исчез; я встал с колен и, страстно
Прильнув к тому, кто был моим вождем
Его глаза я вопрошал безгласно.
Катон, исполнив свою задачу, исчезает, Данте встает (до сих пор он стоял на коленях), и Вергилий ведет его к берегу моря.
Уже заря одолевала в споре
Нестойкий мрак, и, устремляя взгляд,
Я различал трепещущее море.
«Заря одолевала в споре / Нестойкий мрак». Монахи начинают произносить свои первые молитвы на заре, когда свет возвращается в мир и побеждается тьма.
Здесь Данте обнаруживает, что, помимо небес, есть и море — «трепещущее море». Морская рябь отражает первые проблески зари, и уже почти отчетливо видны первые лучи света, которые одолеют мрак.
Мы шли, куда нас вел безлюдный скат,
Как тот, кто вновь дорогу обретает
И, лишь по ней шагая, будет рад.
[Мы шли по равнине, как идет человек, который прежде сбился с пути и долго блуждал в тщетных поисках, а потом нашел верную дорогу и шагает по ней с уверенностью.]
Дойдя дотуда, где роса вступает
В боренье с солнцем, потому что там,
На ветерке, нескоро исчезает…
[Мы достигли места, где роса борется с солнцем, где дует морской ветер, и поэтому солнце еще не высушило росу.]
Раскрыв ладони, к влажным муравам
Нагнулся мой учитель знаменитый,
И я, поняв, к нему приблизил сам
Слезами орошенные ланиты;
И он вернул мне цвет, — уже навек,
Могло казаться, темным Адом скрытый.
Вергилий руками собирает росу, чтобы умыть Данте, который, уже поняв намерения наставника, приближает к нему лицо, «слезами орошенные ланиты». Слезы Данте — это все еще слезы, пролитые им в аду; или, если вам больше нравится (мне такая версия нравится гораздо больше), это слезы смирения, слезы, проливаемые им сейчас. Его лицу возвращается цвет, который был скрыт чернотой ада. Вот теперь наступил момент омовения, покаяния, очищения. Но, как мы сказали, очищение происходит после того, как Данте видит свет, красоту и прощение. Данте прибегает к очищению именно для того, чтобы быть на высоте увиденной им красоты, ведь, как сказал Катон, нельзя идти в мир света с «мглистыми глазами», с нечистым лицом.
Затем мы вышли на пустынный брег,
Не видевший, чтобы отсюда начал
Обратный путь по волнам человек.
Здесь пояс он мне свил, как Тот назначил.
О удивленье! Чуть он выбирал
Смиренный стебель, как уже маячил
Сейчас же новый там, где он сорвал.
Концовка изумительна. Они наконец вышли на пустынный берег, не видевший, чтобы по этому морю плыл человек, который вернется на землю. Здесь Вергилий опоясал Данте, «как Тот назначил», то есть как было угодно Богу, и — чудо! — как только он срывал стебель, на его месте тут же вырастал новый. Смерти нет, все возрождается. Это своего рода обряд, отсылающий к Крещению — водному омовению, к Миропомазанию, которое делает нас «воинами Христовыми». Данте опоясывается, а на языке Библии это означает быть готовыми к отправлению, к пути, к битве — к тому, чего потребует жизнь.
Но, помимо обрядовой стороны, мне хочется подчеркнуть невероятную созвучность, соответствие между словами, которые употребляет Данте здесь и теми, которыми он описывал историю Улисса. Сравним эти фрагменты (в квадратных скобках приводим текст оригинала, чтобы подчеркнуть созвучность рифм обоих фрагментов. — Прим. перев.).
Затем мы вышли на пустынный брег,
Не видевший, чтобы отсюда начал
Обратный путь по волнам человек.
Здесь пояс он мне свил, как Тот назначил.
О удивленье! Чуть он выбирал
Смиренный стебель, как уже маячил
Сейчас же новый там, где он сорвал.
[Venimmo poi in sul lito diserto, che mai non vide navicar sue acque omo, che di tornar sia poscia esperto. Quivi mi cinse sì com’altrui piacque: oh maraviglia! ché qual elli scelse l’umile pianta, cotal si rinacque subitamente là onde l’avelse.]
А вот строки из песни двадцать шестой «Ада»:
