Зачем я пересказываю вам этот текст? После возвращения я стал все больше сомневаться: насколько я понимаю Данте и его «Чистилище»? Ведь я морализатор, как один из этих отшельников. Я тот, кто до сих пор считает, что воспитание или святость ведет к отсутствию грехов. Я отделяю опыт греха от опыта веры, полагая, что, если у человека есть вера, он не должен грешить. Точно так же матери говорят детям: «Да, я люблю тебя, конечно, это же очевидно! Ты меня тоже любишь, конечно же, ведь ты мой сын. Однако… однако в этом и вот в этом, а еще вот в этом тебе стоит измениться». Возмущение злом словно отдаляет нас не только друг от друга, но и от себя самих. Кто из нас способен сейчас совершить два осознанных поступка? Первый поступок — встать и рассказать всем о совершенном вами зле, истинно, искренне, честно сознавая ваши грехи и немощи. Кто из нас может сказать: «Я утопил любовь в удовольствии, грязи и смерти. Я предал, охулил, убил, я совершил все это», — как Мигель Маньяра?
[161] И кто из нас с той же силой и даже с еще большей уверенностью готов встать и возгласить: «О, счастливая вина, заслужившая столь славного Искупителя!»? Это слова, которые Церковь ежегодно повторяет в пасхальную ночь, «felix culpa…». Кто из нас смотрит таким взглядом на своих друзей? Смотрел ли я когда-нибудь на своих друзей, сознавая их слабость, низость, их предательства, неверность и при этом возглашая: «О, счастливая вина, которая может быть прощена!»? А между тем это и есть начало чистилища, начало пути, условие пути. Недавно я прочитал у отца Джуссани слова, сказанные им в 1975 году: «Когда я вспоминаю о Тебе на постели моей, то размышляю о Тебе в ночных бдениях [ночные бдения мне хорошо знакомы по опыту]: ночные бдения — символ беспокойства человека. Он или переел, или в чем-то разочаровался, или стремительно обанкротился. Он согрешил, он предал. И он же говорит: „Ты помощь моя, в тени крыл Твоих я возрадуюсь“»
[162].
Куда же подевались рысь, лев и волчица? Они окончательно побеждены? «Похоть, лихоимство и власть», о которых говорит поэт
[163], побеждены? Данте преодолел их, или они все еще сопровождают его? Преодолел, но сопровождают. Когда мы читаем «Божественную комедию», нужно всегда держать в уме песнь тридцать третью «Рая», то событие, в котором участвует Данте. Нужно снова и снова обнаруживать, что только в силу опытного знания о факте, о любви, перевернувшей ему жизнь, он может взять перо и бумагу и, если можно так выразиться, ежечасно встречаться с рысью, львом и волчицей, и восклицать Miserere, и вновь доверяться Евангелию, и преодолевать ад, и проходить путь чистилища. Можно ли отрицать, что вина и прощение сосуществуют? Может быть, нам стоит еще раз перечитать песнь первую «Чистилища»? Мне бы очень этого хотелось, потому что сегодня «Чистилище» застает меня именно в таком положении. Постоянно держа в уме вопрос, который заботит Православную Церковь и который был мне задан, я ощущаю потребность узнавать Католическую Церковь, Запад, нашу и мою историю. Мне хочется понять, возможно ли через призму «Чистилища» смотреть на вещи не морализаторски, а так, чтобы пресловутые похоть, лихоимство и власть, наши действительные грехи — мои, твои — не имели в суде над нами окончательного слова.
Когда я обсуждал эти вопросы с другом, который посвятил жизнь Богу (дав обеты), то в какой-то момент подумал: «Черт возьми! Этот человек решился пообещать, что всю свою жизнь будет жить в нестяжательстве, целомудрии и послушании. Целомудрие — это противоположность похоти. Нестяжательство — противоположность лихоимства. Послушание — противоположность власти. Так, значит, это возможно? Возможно или невозможно? Чем он лучше меня? В чем здесь загвоздка? Где в моей жизни — в моей сегодняшней жизни — обитают лев, рысь и волчица и в чем их поражение, в чем — победа над злом?» Что мы должны искать, читая «Чистилище»? Что должно нас интересовать в этой части? Почему Данте поместил вопрос о любви именно в «Чистилище»? Разве не логичнее было бы объяснить природу Бога как любви и Троицы (а значит, и природу человека, созданного по Его образу и подобию) в «Рае»? Почему в «Чистилище»? Да потому, что природа Бога (а значит, и моя природа) становится понятной только в жизни, только в опыте свободы, только изнутри.
Потому я был в Каире, где произошла моя встреча с исламом. Я посетил множество мечетей и всякий раз выходил оттуда с чувством тревоги. Я привык заходить в церкви: в церковь ты можешь зайти в абсолютном беспамятстве, но ты входишь — и там кто-то живет. В церкви кто-то присутствует: она вся построена на идее, что этот Кто-то существует! В мечети же я этого не почувствовал. Я вошел, огляделся и подумал: куда идти? Я растерялся, так как никого там не встретил: ни таинства, ни присутствующего Бога.
Вернувшись домой, я снова стал перечитывать Данте, снова с самого начала. Я сказал себе: «Данте смог начать книгу таким образом, потому что он сам был объят немыслимой любовью, близостью, повседневным присутствием чего-то великого». Не просто закон, а присутствие! Именно поэтому он и смог взглянуть на рысь, льва и волчицу через призму последней терцины «Рая». Он жил этой терциной, что стоило ему многих лет молитвы, созерцания, рассуждения, философии, покаяния и поста (затрагивавшего и произведения, которые он писал — нередко он обрывал их). Ему потребовались годы упорного труда, чтобы проникнуть в этот факт, в это событие, в эту любовь, — и оттуда, изнутри он смог сказать то, что сказал.
Введение закончено, так что приступим. Я не мог начать эту беседу иначе. Мне действительно жизненно необходимо понять, каково, например, значение слезинки самого пропащего человека, который всю жизнь живет лишь для себя, а на пороге смерти, истощенный, изничтоженный, испускает вздох: «Мария!» — и спасается, попадает в рай. После того как мне пришлось увидеть все то, о чем я рассказал, после того как у меня сложилось несколько фрагментов гигантской мозаики мира, эта слезинка приобретает такую ценность, в ней заложен такой смысл, такое значение для всего мира!
Я не могу поверить, что Данте насчет этой слезинки слукавил. Это слеза, источающая благодать Божию.
Благодать источается вместе с кровью. В этой слезинке — смысл мгновения. В ней весь смысл настоящего, которое спасает человека от зла, и спасает не одну жизнь, но целые века жизни во зле. От таких мыслей захватывает дух! Значит, не существует зла, которое помешало бы Богу просочиться в твое настоящее, если ты чист перед Ним хоть на мгновение. Миг свободы — и Бог уже вытаскивает тебя за волосы. Вот что в этой слезинке.
Итак, песнь третья «Чистилища». Мы еще в предчистилище, еще не вступили в пределы собственно чистилища.
В то время как внезапная тревога
Гнала их россыпью к подножью скал,
Где правда нас испытывает строго…
Вспомним сюжет. Данте и Вергилий задержались, потому что встретили Каселлу и остановились, очарованные его пением. Катон призывает их криком, и все души, бывшие с ними, разбегаются, а путники вновь отправляются в дорогу. Данте говорит о себе:
