Если оставить в стороне срок ожидания, несмотря на то что эти действия сохраняют воспитательную цель, даже отлучение, даже папский декрет не в силах преградить путь Божественному милосердию. Любовь Божия оставляет последнее слово за собой. Перед лицом раскаяния и искренней любви Божественная милость «рада обнять» даже отлученного от нее.
Ты видишь сам, как ты бы мне помог,
Моей Костанце возвестив, какая
Моя судьба, какой на мне зарок…
Манфред заканчивает речь просьбой к Данте: «Скажи моей дочери (которая в силу обстоятельств моей смерти до сих пор думает, что я пребываю под церковным отлучением), что я в чистилище, я спасен».
Теперь перенесемся в песнь пятую, из которой прочтем лишь небольшой эпизод, где вновь звучит тема, затронутая в разговоре Данте с Манфредом: насколько милость Божия готова обнять любого, в ком возникает порыв искреннего раскаяния.
Данте разговаривает с Бонконте, графом Монтефельтрским. Он тоже погиб при сражении, в битве на Кампальдино, где и сам Данте принимал участие. И действительно, Данте спрашивает его: «Куда исчезло твое тело, которого мы так и не нашли?» — а Бонконте отвечает: «Оно упало у подножия Казентинской гряды», — и рассказывает, что с ним случилось дальше.
Я, ранен в горло, идя напрямик,
Пришел один, окровавляя поле.
Мой взор погас, и замер мой язык
На имени Марии; плоть земная
Осталась там, где я к земле поник.
Он пришел, пронзенный стрелой в горло, истекая кровью, которая изливалась на равнину. В глазах стоял туман, он не мог говорить. Но «поник», умер, призывая имя Марии. Вот история еще одного человека, который мог сделать в жизни все, что угодно (он тоже мог бы сказать о себе: «Мои ужасны были прегрешенья»), но умирает с именем Марии на устах.
Знай и поведай людям: ангел Рая
Унес меня, и ангел адских врат
Кричал: Небесный! Жадность-то какая!..
Сейчас я расскажу тебе всю правду, передай ее другим, когда вернешься наверх: «Ангел Рая унес меня». Это тот самый миг свободы, о котором мы говорили. Всего один миг осознанности, раскаяния, сокрушения — и ангел, ухватив его за волосы, уносит к себе! Ангел ада, дьявол, вопит: «Всю жизнь я развращал этого человека, а теперь вы уводите его у меня из-под носа только за то, что он сказал имя Марии? За один-единственный миг раскаяния, за какую-то слезинку?»
Ты вечное себе присвоить рад
И, пользуясь слезинкой, поживиться;
Но прочего меня уж не лишат!
Дьявол в ярости, ведь из-за одной «слезинки», из-за мига раскаяния, Небо у него из-под носа уводит душу («вечное», то есть вечную часть человека), и потому он вымещает злобу на том, что остается, на теле («прочем»), и уничтожает его. Но ярость дьявола ни к чему не приводит, ведь истинная схватка — за душу, за вечное спасение — им проиграна. Достаточно «одной слезинки», одного мгновения истинного раскаяния. Такова мера милосердия Божия. Конечно, затем эта душа попадет в чистилище, и ей еще понадобится много времени, чтобы очиститься, чтобы осознать, и осудить, и отбросить свое зло. Но тем временем исход схватки решен. Бог ожидает лишь мига Истины, момента самосознания, укола боли, причиненной человеку его же злом, — и Он уже готов обнять раскаявшегося грешника.
Песнь XVI. «Вам дан же свет, чтоб воля различала добро и зло»
Вспомним еще раз Бонконте, который в час смерти призывает имя Марии, и этим спасен. Его предсмертный миг — впечатляющий образ милосердия. Но это напоминание о мгновении, которое всем нам предстоит пережить. Надеюсь, нам посчастливится пережить его осознанно. Знаете, наши предки молились о том, чтобы избежать внезапной кончины (есть даже святые — святая Бригитта, святая Барбара, которые считаются покровителями, охраняющими от внезапной смерти). Мы обычно молимся, чтобы получилось наоборот: не заставляй меня мучаться, лучше порази одним ударом, чтобы я даже не заметил, как… А наши отцы молились о том, чтобы умереть в благодати Божией. Так или иначе, этот миг настанет.
И я всегда задумываюсь об этом мгновении: каким оно будет? И всякий раз мне приходит на ум благоразумный разбойник, которого я считаю своим покровителем, поскольку он стал святым по милости Божией; Иисус в один миг испепеляет все его прошлое,
На простую просьбу: «Помяни меня, когда придешь в Царствие Твое» (ведь он в одно мгновение понял, что рожден для Него) — отвечает: «Сегодня же будешь со Мной в раю».
Меня радует мысль, что, когда Иисус открывает рай, первым в нем оказывается разбойник. Вы даже вообразить не можете, как радует. Я представляю себе Небесного Отца, Который говорит: «Ну и кого это Ты с Собой привел? Я же Тебя посылал насобирать Мне святых старцев, а Ты возвращаешься с этим животным?» — «Что ж, — думаю, ответил Ему Иисус, — Ты мне Сам сказал спасти всех, и Я выполнил Твое поручение, и неплохо выполнил. Ты Сам сказал, ведь Ты — Само Милосердие», — и открыл врата рая вместе с благоразумным разбойником. Какое утешение для всех!
Я решил показать вам одно изображение, где словно запечатлен миг, который древние называли агонией, от agone — битва. Последняя битва. Вся наша жизнь — битва, война. Данте в песни второй «Ада» говорит: «[я] Приготовлялся выдержать войну / И с тягостным путем, и с состраданьем», словом «война» он определяет и собственный жизненный путь, и все развитие «Божественной комедии». Наши предки называли агонией, последней битвой тот момент, когда все решается. Вся жизнь — битва, но у нее есть последнее, решающее мгновение. Мне захотелось показать вам снимок из собора Святого Семейства в Барселоне, где отражена проблема прощения и история благоразумного разбойника, того самого Бонконте, который умирает с именем Марии на устах и этим спасает свою шкуру. Эту фотографию я сделал в капелле святого Розария портала Рождества в храме Святого Семейства Гауди. Я неоднократно видел этот барельеф, но только в определенный момент заметил на нем надпись: это последние слова молитвы Ave Maria — «In hora mortis nostrae. Amen» (лат. «В час смерти нашей. Аминь»).
Итак, скульптура изображает умирающего старика (мы знаем, что Гауди каждую неделю ходил в больницу к умирающим), а у его ног — самого Гауди; он словно выступает из ниши и стремится выйти наружу, тянется, чтобы увидеть Богородицу, которая иначе была бы недоступна его взору. Старик умирает, и Богородица держит его за руку; одной рукой Она держит Младенца Иисуса, а другой — руку умирающего. Но Богородица смотрит на Младенца Иисуса, а Иисус смотрит на умирающего. С какой мудрой целью Церковь советует читать молитву Розария? С какой целью и Гауди советует читать Розарий, если посвящает этой молитве целую капеллу? Зачем? Затем, что если в час смерти Богородица будет рядом (как Она была рядом с Бонконте, который просто произнес «Мария» и умер), то дело сделано. Сделано, потому что Богородица, Которая «не только тем, кто просит, подает, <…> / Но просьбы исполняет наперед»
[166], может смотреть лишь на Младенца Иисуса. Она видит в каждом из нас сердце, которое Бог дал нам. Она видит Младенца, Который живет в каждом из нас, Младенца в глубинном смысле, в евангельском смысле слова. Она не видит грехов, которые накопились после, Она видит только Младенца Иисуса. Она видит Младенца Иисуса, Который живет в каждом из нас.
