А он, кивнув, сказал: «Ну как, ленивый?
Чего мы ждем?» И улыбнулся мне,
Как мальчику, прельстившемуся сливой.
Вергилий видит, что оцепенение Данте прошло, и обращается к нему: «Ну что, идешь? Не останешься же ты здесь навсегда!» — улыбаясь, как улыбаются ребенку, когда он капризничает, но успокаивается при обещании награды («прельстившийся сливой»). Какой нежный образ: Данте и мы словно дети, мы упрямимся в своих капризах, однако в ответ на добро (присутствующее в настоящем или предугадываемое) и на терпение того, кто непрестанно о нем напоминает, смягчаемся и начинаем доверять.
И он передо мной исчез в огне,
Прося, чтоб Стаций третьим шел, доныне
Деливший нас в пути по крутизне.
Вергилий поступает так, как подобает отцу, проводнику: идет первым. Кроме того, он просит Стация: «Ты иди третьим, чтобы он был рядом со мной, видел меня, чтобы мое присутствие его поддерживало» (до этого очередность была иной: впереди Вергилий, затем Стаций и Данте в конце).
Вступив, я был бы рад остыть в пучине
Кипящего стекла, настолько злей
Был непомерный зной посередине.
Когда я вступил в пламя, говорит Данте, меня обжег такой непомерный зной, что, мне казалось, если бы меня бросили в плавленое стекло (имеется в виду та жидкая клеистая масса, из которой выдувают стеклянные изделия), то я ощутил бы в нем прохладу; в сравнении со зноем, который я испытал в этом огне, плавленое стекло показалось бы мне прохладой.
По поводу этого пламени исследователи высказывают разные соображения. Согласно одной из точек зрения, речь идет об особом виде очищения для сладострастцев, о которых говорится в предыдущей песни. Однако пламя находится у входа в земной рай, а потому все души, из какого бы круга чистилища они ни шли, должны сквозь него пройти. Возможно, этим Данте хочет сказать, что похоть — это порок, которому особенно подвержены отдельные люди; с другой стороны, слабость плоти касается всех, и поэтому все мы — кто-то больше, кто-то меньше — должны от нее очиститься.
Как бы там ни было, Данте следует за Вергилием.
Мой добрый вождь, чтобы я шел смелей,
Вел речь о Беатриче, повторяя:
«Я словно вижу взор ее очей».
Вергилий, как добрый отец (в тексте оригинала словам «добрый вождь» соответствует dolce padre, «нежный отец». — Прим. перев.), продолжает напоминать Данте о его желании, о Беатриче. Он словно ободряет Данте: будь на высоте своего желания; смотри, мы уже близко, «я словно вижу взор ее очей». Нам всегда нужен тот, кто видит башню Града и говорит: «Не бойся, иди за мной; хоть ты и не видишь цели, я вижу ее, цель перед нами, будь спокоен».
Нас голос вел, сквозь пламя призывая
[как сказал им ангел: «Слушайте напев с той стороны», следуйте за голосом, который услышите оттуда; глас ангела, который ожидает вас по ту сторону];
И, двигаясь туда, где он звенел,
Мы вышли там, где есть тропа крутая.
Наконец они достигают прорубленного в скале последнего подъема, ведущего в земной рай. Их встречает ангел словами: Venite, benedicti patris mei, то есть словами Иисуса из Евангелия: «Приидите, благословенные Отца Моего, наследуйте Царство, уготованное вам от создания мира» (Мф. 25: 34).
Он посреди такого света пел
«Venite, benedicti Patris mei!»,
Что яркости мой взгляд не одолел.
Ангел, как всегда, представлен в виде яркого света — столь яркого, что на него невозможно взирать.
«Уходит солнце, скоро ночь. Быстрее
Идите в гору, — он потом сказал, —
Пока закатный край не стал чернее».
Идите скорее, спускается ночь, идите же, пока совсем не стемнело.
Тропа шла прямо вверх среди двух скал,
И так, что свет последних излучений
Я пред собой у солнца отнимал;
Преодолев немногие ступени,
Мы ощутили солнечный заход
Там, сзади нас, по угасанью тени.
Сначала солнце светит им в спину, и тень Данте ложится перед ним; но уже через несколько ступеней они замечают, что солнце село, потому что тень исчезла.
И прежде чем огромный небосвод
Так потемнел, что все в нем стало схоже
И щедрой ночи наступил черед,
Для нас ступени превратились в ложе,
Затем что горный мрак от нас унес
И мощь к подъему, и желанье тоже.
И, прежде чем ночь охватила все небо и тьма стала равномерной, каждый из нас расположился на одной из ступеней («для нас ступени превратились в ложе»), потому что мрак отнял у нас силу и желание идти дальше.
Далее следует потрясающее сравнение, смысл которого в том, что, преодолев последнее препятствие, душа предчувствует залог покоя. Путь еще долог, в земном раю Данте ожидает суд, последнее испытание; но, даже если цель еще не достигнута, путь уже ясен, его проводник здесь, и дружба с теми, кто сопровождает его, так сильна, вселяет такую уверенность, что душа может успокоиться, может ощутить успокоение.
Как, мямля жвачку, тихнет стадо коз,
Которое, пока не стало сыто,
Спешило вскачь с утеса на утес,
И ждет в тени, пока жара разлита,
А пастырь, опершись на посошок,
Стоит вблизи, чтоб им была защита…
[Как стадо коз, которые скакали, резвились, перебегали с места на место в поисках пищи, а теперь спокойно и молчаливо жуют под защитой пастыря, который, опершись на посох, позволяет им отдохнуть.]
И как овчар, от хижины далек,
С гуртом своим проводит ночь в покое,
Следя, чтоб зверь добычу не увлек
Так в эту пору были мы все трое,
Я — за козу, они — за сторожей,
Замкнутые в ущелие крутое.
[И, как пастух, который живет под открытым небом и ночует вместе с овцами, бдит, чтобы ни на одну из них не напал хищный зверь, так и мы: я наслаждался покоем, ощущением безопасности, как козы под защитой пастуха, а они наслаждались тем, что заботились обо мне, как пастухи, защищенные стенами лестницы, прорубленной в скале.]
Простор был скрыт громадами камней,
Но над тесниной звезды мне сияли,
Светлее, чем обычно, и крупней.
[Поскольку по обеим сторонам лестницы, на ступенях которой они лежали, взору препятствовали стены, я видел оттуда лишь часть неба, но те звезды, которые он мог видеть, были ярче, крупнее и светлее, чем обычно.]
