На ум приходят сразу незабываемые слова дона Джуссани о человеческой жизни, которую он так определил во время встречи с Папой Иоанном Павлом II 30 мая 1988 года: «Нищенствует Христос, прося человеческого сердца, а сердце человека просит Христа»
[222]. Это «нищенствование» и есть та самая бедность, какой меня учили, какой научил меня дон Джуссани и какой, как мне кажется, Франциск учил своих братьев. Сердце, которое «просит Христа», конечно же позволяет всем вещам, включая и деньги, обретать свою истинную ценность. В этом бедность.
Данное уточнение исторического контекста мне кажется важным, чтобы лучше понять, почему Данте, говоря о Франциске, так настаивает на теме бедности, развивая практически только ее одну, а ведь она совсем не исчерпывает богатство харизмы ассизского святого.
Еще одно важное воспоминание, которое должно стать фоном при чтении этой песни Данте, — это «Гимн брату Солнцу»
[223], который мне очень дорог. Мне всегда казалось невероятным чудом и рукой Провидения, что вся итальянская литература и, в некотором смысле, вся история нашего народа, история Италии, осознавшей себя таковой в Средние века, зиждется на «Гимне брату Солнцу», начинается с него. Потому что красота этого текста неизмерима, а потому к нему применим только один термин, тот самый, который критики употребляют обыкновенно по отношению к поэзии Данте, — реализм.
Реализм — это ощущение бытия, присутствия всего, ощущение благодарности, столь ясное с точки зрения разума, что в существующих вещах оно сразу улавливает присутствие чего-то большего, другого. Во всем — знак Другого. Это ощущение всего как знака, ощущение творения — отличительная черта религиозного видения святого Франциска. И, пожалуйста, давайте сразу оставим попытки увидеть во францисканстве прежде всего «экологизм». Потому что свести святого Франциска к образу борца за экологию может только тот, кто прочел первую половину «Гимна» и не читал второй. Тот же, кто прочел его целиком, видит бесконечное страдание, которое неизменно сопровождает жизнь в мире, где есть зло. Именно это зло и это страдание могут быть побеждены природой Бога, участием и узнаванием Его присутствия: «Хвала Тебе за тех, чье сердце склонно / Прощать людей, любви Христовой ради»
[224] вплоть до безумного именования «сестры нашей смерти телесной».
Своим школьникам я всегда говорил и повторю вам теперь: скажите мне, верующие и неверующие, слышали ли вы что-то более потрясающее, чем то, что человек здесь, на земле, может назвать смерть «сестрою»? Может ли быть что-то более радикальное?
Я бы жизнь отдал, чтобы познакомиться с этим человеком, нет для меня ничего интереснее. Думающий человек, пусть даже не получивший никакого христианского воспитания, атеист, каких я встречал в России, услышав такое, может ли удержаться и не проверить? Ведь это — единственный серьезный вопрос бытия. Меня «Гимн брату Солнцу» поражал с самого детства, когда мне читала его мама, она рассказывала мне и о святом Франциске, в память которого меня назвала. Сестра наша смерть…
Помня об этих двух размышлениях, мы можем приступить к чтению песни одиннадцатой и лучше понять, о чем в ней идет речь.
О смертных безрассудные усилья!
Как скудоумен всякий силлогизм,
Который пригнетает ваши крылья.
[Насколько полна наша жизнь бессмысленных усилий (под «усильями» здесь имеются в виду и заботы, и тревоги), к каким ошибочным, слабым рассуждениям («скудоумным силлогизмам») мы прибегаем, чтобы защитить этот образ жизни, который и защищать-то невозможно, единственный результат которого в том, что он «пригнетает ваши крылья»!] Пригнетает, то есть опускает крылья, заставляет летать низко, так мы могли бы назвать и повсеместное распространение цинизма в поколении наших детей, которых наставляют взрослые циники, повторяя: «Довольствуйся, выбрось из головы великие идеалы, лучше учись, старательнее».
Данте приводит несколько примеров этого «низкого полета».
Кто разбирал закон, кто — афоризм,
Кто к степеням священства шел ревниво,
Кто к власти чрез насилье иль софизм,
Кого манил разбой, кого — нажива,
Кто, в наслажденья тела погружен,
Изнемогал, а кто дремал лениво…
Данте смотрит на землю со стороны Бога, со стороны Истины, и удивляется, видя, как люди растрачивают свою жизнь в погоне за предметами, желаниями, страстями, недостойными того, для чего мы были сотворены. Кто делает юридическую карьеру («разбирал закон»), кто — церковную («к степеням священства шел ревниво», — в то время сан был часто ступенью карьерного роста и возможностью нажиться), кто занимается политикой и идет к власти «чрез насилье» или с помощью обмана («софизм»), кто ворует, кто наживается на государственных должностях, кто «в наслажденья тела погружен», то есть ублажает свои чувства, сладострастен. Все эти люди устремлены к благам фальшивым, неистинным и на них тратят свои силы, ведь даже для греха нужны усилья (один мудрый священник сказал мне как-то, что грех требует такого усилия, что со временем перестает приносить удовольствие, и каждый раз, встречая у Данте в этом стихе «изнемогал», я вспоминаю о его замечании).
В то время как, от смуты отрешен,
Я с Беатриче в небесах далече
Такой великой славой был почтен.
Я, свободный от всех этих тревог, от всей низости, устремляюсь наконец к истинной цели. Повторю еще раз: то, что Данте описывает, — не иной путь. Господь сотворил все блага этой земли для нас. Жажда иной жизни проистекает не от того, что земная жизнь — зло и все ее блага — зло. Нет, мы жаждем истинной жизни уже здесь, на земле, и потому все то, что на земле, надо использовать по истинному предназначению — во славу Божью; в этом настоящее, а не карикатурное счастье для человека.
Прежде чем мы услышим голос святого Фомы Аквинского, надо сказать несколько слов об архитектуре песен одиннадцатой и двенадцатой. В первой из них речь идет о святом Франциске, но похвалу ему говорит святой Фома — доминиканец. А во второй похвалу святому Доминику произносит Бонавентура — францисканец. Это удивительное и совсем не случайное переплетение. Эти два ордена, как известно из истории, не всегда ладили, о чем сложено огромное количество анекдотов. Доминиканцы со своим даром красноречия — полная противоположность францисканцам, избравшим путь абсолютного смирения, которому чуждо не только красноречие, но любые претензии на учение и объяснение. В реальности они друг друга дополняют: доминиканцы изгоняют из Церкви ересь, а францисканцы сражаются с внутренними болезнями Церкви. Тем не менее при столь разных характерах не много надо для разногласия и разлада. Что же делает Данте? Он заставляет доминиканца петь хвалу святому Франциску, а францисканца — святому Доминику. И что интересно, после похвалы основателю другого ордена каждый из них обрушивается с жесткой критикой на грехи и недостатки ордена, которому принадлежит сам.
