Снова мы возвращаемся к теме нехватки слов, когда речь не может соответствовать тому, что переживает автор. Мы говорили об этом уже, читая песнь первую: «Пречеловеченье вместить в слова нельзя». Каждый раз, читая эти стихи, я возвращаюсь к следующему размышлению. В юности, когда я навещал друзей в монастыре (а иногда в монастыре затворникам с суровым уставом полагалось в течение долгого времени, в течение года, сохранять абсолютное молчание), мы общались только при помощи жестов, и мне казалось, что это — самая большая жертва, самое большое лишение. Я погружен в слова, влюблен в слово, и мне казалось, что это должно быть поистине ужасно — отказаться от речи. Но со временем я понял, что это не так. Это — не жертва, это — награда. Это — не отрицание, это — утверждение, утверждение того, что проживается в опыте, а не в слове. Возможно, подобное происходит также в браке, спустя много лет (я женат тридцать два года и теперь начинаю ощущать далекие отголоски, подождем еще лет пятьдесят, может быть тогда…): когда люди друг друга любят, потребность в словах исчезает, наступает какое-то иное понимание. Как если бы появлялась другая речь.
«Сестра моя святая, так чисты
Твои мольбы, что с чередой блаженной
Меня любовью разлучила ты».
Остановясь, огонь благословенный,
Направя к госпоже моей полет
Дыханья, дал ответ вышереченный.
«О, святая сестра моя, — говорит апостол Петр Беатриче, — ты так преданно взываешь ко мне, что ради твоей любви я разлучусь с этим прекрасным сонмом блаженных душ („с чередой блаженной“)».
Остановившись, «огонь благословенный» обратился к Беатриче и сказал ей эти слова.]
И та: О свет, в котором вечен тот,
Кому Господь от этого чертога
Вручил ключи, принесши их с высот,
Из уст твоих, насколько хочешь строго,
Да будет он о вере вопрошен,
Тебя по морю ведшей, волей Бога.
Дорогая душа апостола Петра, вечный свет великого человека, которому Господь наш вручил ключи «от этого чертога», от этого чудного счастья, явившегося на земле через воплощение, испытай Данте, задай ему вопросы, простые и сложные («насколько хочешь строго») о вере, «тебя по морю ведшей». Это очень интересная отсылка. Критики сходятся, что имеется в виду тот евангельский эпизод, когда Христос идет по водам, и Иоанн говорит: «Это — Господь», а Петр бросается за борт и просит, чтобы Иисус и ему велел идти по водам; Иисус совершает чудо, и Петр идет. Данте останавливается в этот момент. Любопытно, однако, то, что вопрошение о вере предваряет именно та сцена, в которой, да, мы видим пыл Петра, его слепую веру, когда при виде Господа он не может удержаться, прыгает в воду, отрубает ухо… Но в то же время мы видим Петра слабого, к которому через минуту приходит сомнение, и он начинает тонуть, так что Иисус почти упрекает его: «Маловерный! зачем ты усомнился?»
[233].
Данте как бы напоминает Петру о его вере и в то же время напоминает себе о своей, и каждому из нас — о нашей: вера порыва, благого устремления, способности узнавать Бога, но в то же время вера хрупкая, так нуждающаяся в благодати Божией. За этим порывом, полным доверия, за этим бегом навстречу Христу — мольба: «Поддержи меня, Господь, потому что сам не смогу. Дай мне руку, иначе пойду ко дну». Удивительно, что Данте выбирает именно этот образ, на первый взгляд такой противоречивый, или, лучше сказать, парадоксальный образ веры, свойственной человеку: полной уверенности, которую нам дает благодать, и в то же время хрупкой, готовой начать утопать, как это произошло с Петром. И замечательно то, что он напоминает об этом нам, апостолу Петру и самому себе, будучи в раю.
Подумайте, как часто во время громких скандалов, связанных с людьми Церкви, мы задавались вопросом: «Как это возможно? Разве можно отдать жизнь свою за Христа, а потом вот так Его предать?» Мне всегда хочется на это ответить: «Неужели вы еще не поняли, не прочувствовали на собственной шкуре, что можно отдать свою жизнь Христу и в то же время нести всю тяжесть своего греха, своей слабости?» Потому что неправда, что наш путь лежит из совершенства в совершенство, с точки зрения этической. Я не лучше, чем был в двадцать лет, скорее всего, даже хуже. Но тайна веры состоит в том, что ты открываешь для себя, что та любовь, тот порыв, с которым ты говоришь Христу или любимой женщине: «Я люблю тебя», — исполнены прощения и милосердия.
Данте, приводя именно этот эпизод, тактично и деликатно напоминает о возможном предательстве Петра, но также, а может, и больше он вызывает в памяти более важный эпизод, столько раз уже цитировавшийся диалог: «Петр, любишь ли ты Меня?» — «Ты знаешь, Господи, что я люблю Тебя» (Ин. 21: 1–17). Это важнее, сущностнее и лучше определяет мою личность, мою свободу, мою попытку жизни с Богом, в этом — величие веры, о котором так ненавязчиво напоминает нам Данте.
В любви, в надежде, в вере — прям ли он,
Ты видишь сам, взирая величаво
Туда, где всякий помысл отражен.
Но так как граждан горняя держава
Снискала верой, пусть он говорит,
Чтобы, как должно, воздалась ей слава.
То, что он верит, надеется и любит (три христианские добродетели), ты уже знаешь, потому что ты, Петр, смотришь из рая, где уже все ведомо. Было бы хорошо, однако, чтобы Данте, попавший в эту «горнюю державу», гражданство которой стяжается истинной верой (потому что в рай попадают те, кто жили верой), мог рассказать о ней, описать ее, воздать ей славу и честь.
Также происходит и в молитве. Не Богу нужны наши молитвы, он прекрасно знает, в чем мы нуждаемся; это мы, обращаясь к Богу, понимаем, что нам на самом деле нужно и где ответ на эту потребность. Так и тут с Данте, не Богу нужно знать, что знает и чего не знает Данте о вере, Он это уже знает, это Данте нужно осознать и выразить твердо и ясно то, что он знает.
Как бакалавр, вооружась, молчит
В ждет вопроса по тому предмету,
Где он изложит, но не заключит,
Так точно я, услыша просьбу эту,
Вооружал всем знаньем разум мой
Перед таким учителем к ответу.
[«Как бакалавр», то есть тот, кому предстоит выдержать экзамен, готовится и молча ждет, пока преподаватель сформулирует вопрос, «где он изложит, но не заключит»
[234], так и я в ожидании слов апостола Петра, пока говорила Беатриче, приводил в порядок свои мысли, «вооружал всем знаньем разум мой».]
