Таким образом, в политической полиции полагали, что публичность давала «либералам» символический ресурс – презентацию собственных взглядов в обществе (включая представителей власти, местной и центральной). Эта презентация касалась двух базовых моментов: во-первых, интерпретации «законности» в первую очередь в поведении «власти» в том правовом пространстве, в котором «либералам» самим приходилось взаимодействовать с бюрократией (законы, уставы, компетенция власти и органов самоуправления в одних и тех же вопросах и т.д.); а во-вторых, интерпретации интересов «народа» и тех, кто мог, с точки зрения «либералов», легитимно эти интересы представлять. В результате «либералы» создавали собственную публичную модель легитимности, не совпадающую с государственной
683.
Чины местных отделений политического сыска часто сообщали в Департамент полиции о критике власти со стороны «либералов» за ее «неправовое» поведение. Так, по донесению начальника Московского охранного отделения, «либералы» в Московском юридическом обществе делали акцент на том, что «существующие пути решения» проблемы «допущения к службе иностранцев… администрацией, не исключая и высшей, есть… чистый произвол, нарушающий правовой порядок»
684. «Либералы» Екатеринославской губернии в 1888 г. критиковали Министерство народного просвещения за «незаконные распоряжения»
685. «Противозаконным» назвали «либералы» Чернигова закрытие губернатором детского отделения местной библиотеки
686.
При этом служащие политической полиции оценивали «либералов» с точки зрения законности. Начальник Полтавского ГЖУ писал о «пререканиях» «либерального» земства с губернатором: «По поводу пререканий губернатора с представителями земства уже не одно дело рассматривалось в Сенате, но почти все недоразумения разрешались согласно с мнением губернатора»
687. «Либерал» Екатеринославской губернии, председатель Барлужской уездной управы А.А. Карпов в связи с «неутверждением екатеринославским губернатором дворянина Кисличного гласным уездной управы выразился весьма резко о праве губернатора не утверждать выборных гласных»
688. В Полтавской губернии председатель губернской управы Заленский «совершенно отказался признавать в лице губернатора представителя местной власти и дошел до того, что стал самовластно распоряжаться даже лицами, непосредственно подчиненными губернатору»
689. В Пермской губернии местное «экономическое общество в первый год своего существования, не разрешив ни одной из задач, намеченных в начале… возмутило общественное спокойствие, поставив на обсуждение общества вопросы общегосударственной важности, представив их при этом в лживой тенденциозной окраске»
690. Стремление «либеральной партии» нижегородского земства «по своему усмотрению распоряжаться народным образованием» было расценено руководителем местного ГЖУ как попытка расширить права земства, в то время как «в круг обязанностей земств вообще не входит изыскание мероприятий по вопросам, разрабатываемым правительством»
691. Начальник Санкт-Петербургского охранного отделения трактовал разработку «либеральным лагерем» петиции на высочайшее имя «об изменении действующих законов о печати» как стремление вмешаться в законотворческий процесс
692. Директор Департамента полиции С.Э. Зволянский полагал, что деятельность ряда земцев-«либералов» в отдельных губерниях (Харьковской, Тверской) была «противозаконной»
693, при этом, по его мнению, такого рода деятельность уже выходила за пределы «легальной оппозиции»
694.
Помимо заочных дискуссий о том, кто в большей степени демонстрирует правовое поведение, в делопроизводственной переписке политического сыска отразились и острые разногласия между «властью» и «либералами» (в данном случае это собирательные термины) на тему о том, кто лучше понимает «народ» и, соответственно, может легитимно выступать от его имени. Важно отметить, что в этих дискуссиях революционного подполья словно не существовало, и это подтверждает тезис о том, что в Российской империи указанного периода было довольно обширное легальное и публичное общественно-политическое пространство.
Из делопроизводственной переписки политического сыска складывается впечатление, что «либералы» отказывали государству в способности реализовывать интересы «народа» и приписывали соответствующее право себе. Так, начальник Московского охранного отделения в мае 1884 г. доносил в Департамент полиции о выступлении С.А. Муромцева на встрече редакции «Русского курьера» с румынско-болгарской депутацией: Муромцев указал «на то, что обнародованный 15 мая высочайший манифест даровал свободу разбойникам и грабителям, наравне с правительством обирающим и притесняющим народ»
695. Руководитель Тверского ГЖУ в политическом обзоре за 1899 г. отмечал: «Либеральное большинство (земства. – Л.У.)… обращая внимание, насколько они полезны для населения, и при этом, относясь критически к деятельности правительства и губернской администрации, старается ограждать неприкосновенность прав самоуправления»
696. Активную самопрезентацию «либеральной» «Самарской газеты» как выразителя интересов народа отмечал в 1902 г. начальник местного ГЖУ: «Отношение газеты… к правительственным мероприятиям или скептическое или вполне индифферентное… Так, например, “Самарская газета” не обмолвилась ни единым словом по поводу… юбилейного торжества 50-летнего существования Самарской губернии… Так демонстративно уклонилась газета от принятия какого-либо участия в названном торжестве, считая празднование это чиновничьим, а не народным, интересам которого она де призвана служить»
697.
