Важно отметить и несоответствие между публицистическим и историографическим образом общественных деятелей как «законников» и их поведенческими стратегиями при лично-неформальном и формально-правовом взаимодействии с политическим сыском – и при устной (личные встречи), и при письменной (ходатайства и прошения) коммуникации они использовали не язык «права», а язык «незнания», «ненамеренности», «лояльности».
Распространение «либеральных» настроений на институциональные, профессиональные и социальные сообщества («либеральным» стало дворянство, земство, профессура в целом) сделало затруднительным использование так называемых административных мер для пресечения их деятельности, которую оказалось физически невозможно наказать не только политической полиции, но и власти в целом. Однако было ли в принципе соответствующее желание у Департамента полиции? Представленный выше материал приводит, скорее, к выводу, что, собственно, «карательными» методами с «либералами» в том понимании этого термина, какое было присуще чинам политического сыска, они, по сути, и не «боролись».
Вместо заключения
Политическая полиция в системе «власть – общество»: институциональная слабость или идеологический конфликт?
Карательно-репрессивные полномочия, имевшиеся в распоряжении политического сыска, воспринимались его служащими, по сути, как бессмысленные еще по одной причине – отсутствия цельности, последовательности и единства в действиях той совокупности, которую принято называть «властью». Речь идет как о колебаниях в кадровой политике периода правления Николая II, так и о более общих мировоззренческо-идеологических вопросах, включая путь развития страны и его идейно-политические основания.
На протяжении всего исследования подчеркивались, скорее, различия в восприятии «либерализма» служащими разных инстанций политической полиции, однако несомненно общим для всех них было представление о необходимости твердости власти в выбранном направлении развития (каким бы оно ни было), отсутствии колебаний при проведении соответствующего этому направлению управленческого курса, а также независимости от «общественного мнения» (каким бы оно ни было). Вопреки распространенному в литературе представлению о российском государстве как своего рода Левиафане, нависающем над обществом и игнорирующем его реакции на деятельность власти, чины политической полиции постоянно обращали внимание на зависимость отдельных бюрократов, а в совокупности – и всей властной системы, от суждений по ее поводу в так называемом «образованном обществе»
1028. Вот что писал заведующий Особым отделом Л.А. Ратаев в июне 1902 г. новому директору Департамента полиции А.А. Лопухину, здесь уместно привести цитату целиком: «Вот уже третий год буквально повторяется та же самая история: с самого начала учебного года начинается среди учащейся молодежи брожение, причем агитаторами являются принятые осенью обратно студенты, исключенные предыдущей весной за деятельное участие и в беспорядках минувшего академического года. Департамент полиции молчаливо созерцает развитие движения, не подавая признаков жизни и строго воспрещая охранным отделениям и жандармским управлениям затрагивать молодежь на почве студенческих беспорядков, дабы Министерство народного просвещения и так называемое „общество“ не сказали, что Департамент полиции своими распоряжениями сам вызывает беспорядки. Тем временем своеволие растет и молодежь продолжает выпускать самые зажигательные воззвания, безнаказанно призывающие граждан к борьбе с правительством. Ободренные таким бездействием власти революционно настроенная молодежь переносит беспорядки из стен учебного заведения на улицу. Тогда их секут нагайками и целыми полчищами водворяют в тюрьмы, где они сидя вместе, а не в одиночку (выделено в тексте. – Л.У.), продолжают устраивать разные нелепые противоправительственные манифестации и взаимно укрепляют друг друга в революционном направлении. Возбуждается речь о невозможности применения к бунтующим самого строго взыскания, но к весне правительство приходит к убеждению, что то, что зимой казалось столь серьезным и опасным в сущности чистейшие пустяки, не заслуживающие серьезного внимания. Двери тюрем открываются, высланные возвращаются обратно, заведомые агитаторы опять принимаются в учебные заведения, а затем осенью совершенно как в балагане немедленно начинается повторение того же представления.
В конце концов вся вина сваливается на какого-нибудь градоначальника, губернатора, обер-полицмейстера, или что еще хуже на какого-нибудь несчастного начальника охранного отделения, который в своих интересах будто бы склонен все раздувать и преувеличивать ("провокация"), а правительство дескать в стороне, оно, мол, в сущности, ничего особенно против не имеет, оно даже "сочувствует"… Правительство как бы спешит расшаркаться и извиниться за что-то перед "обществом", и совершенно понятно, что это пресловутое "общество" за это ему платит презрением, т.к. для всех становится очевидным, что правительство само не ведает, что творит, сегодня сажая зря людей в тюрьмы, а завтра также зря выпуская их на свободу. Да и посудите сами, Ваше Превосходительство, какого же уважения может ожидать правительство, которое чуть ли не ежедневно меняет свою систему, точно в зависимости от погоды: сегодня суровые Временные правила о солдатчине, а 8 месяцев спустя после их издания непосредственно за выстрелом Карповича (революционер, стрелявший в министра народного просвещения Н.П. Боголепова и смертельно его ранивший. – Л.У.) и бурной демонстрации 4 марта 1901 г., вызвавшей сочувственные протесты «общества» – нарождается система «сердечного попечения». Иллюзии быстро развеиваются и в феврале 1902 г. на смену «сердечному попечению» появляются Архангельская тюрьма и Восточная Сибирь, а немедленно вслед за выстрелом Балмашева (убийца министра внутренних дел Д.С. Сипягина, член Боевой организации партии социалистов-революционеров. – Л.У.) торжествует система на мотив «прийдите ко мне все труждающиеся и обремененные»… Правительство широко раскрывает объятья, в которые никто однако бросаться не спешит… Затем возникает система огульных прошений, освобождений и возвращений. Ну разве можно яснее подсказывать революционерам: «Стреляйте, стреляйте, голубчики, если будете продолжать, достреляетесь до конституции». Балмашев в своем последнем слове назвал правительство своим «пособником». Это не совсем верно, верно было бы, если бы он назвал правительство своим «подстрекателем» и после всего этого еще хотят разыскивать «организацию», когда своим попустительством правительство ее создает»
1029.
Независимо от своих взглядов – более «либеральных» или более «консервативных» – чины политического сыска полагали, что способность власти равноудаляться от позиции различных групп в обществе и от «общественного мнения» в целом является необходимым основанием для проведения реформ, т.е. развития страны, а не для консервации или поддержания статус-кво
1030. Чаще всего в Департаменте полиции и охранных отделениях обращали внимание на непоследовательность кадровой политики в отношении министерств внутренних дел, юстиции, просвещения и, соответственно, противоречивости в направлениях и их деятельности, и в позиции самого императора, а в ГЖУ то же самое писали по поводу губернской администрации
1031.
