Маловероятно, что интересующие нас иконы праздничного чина находились до революции в монастыре или церквях самой лавры. Лаврские иконостасы изготовлялись местными сницарями и иконописцами, поэтому образы в них были характерного южнорусского письма. Наши же иконы в то время считались работой новгородцев. Сомнительно, чтобы мастера Киева стали собирать иконостасы из покупных икон, происходящих из других регионов и по стилю отличных от южнорусских. Кроме того, в катастрофическом пожаре 1718 года лавра почти полностью сгорела, поэтому иконы старше этого хронологического рубежа в ее церквях не уцелели. Наши же врезки на момент выдачи из Третьяковской галереи датировались XV–XVI веками. В 1920‐е, точнее с 1923 года, как и позже в 1930‐е годы, в лаврский заповедник свозили церковное имущество разоренных монастырей и церквей Киева и других украинских городов, но и в их иконостасах вряд ли были привозные иконы новгородской школы
[1087]. На этом основании следует отказаться от версии, что интересующие нас иконы попали в ГМФ путем прямых изъятий церковных ценностей из монастыря и церквей лавры да и Киевщины в целом сразу после революции или во время кампании помощи голодающим в начале 1920‐х
[1088].
Может быть, в лавре до революции был музей, в котором могли быть старые новгородские иконы? Исследования украинских ученых свидетельствуют, однако, что в досоветское время в лавре существовало лишь одно собрание музейного типа – коллекция китайских и японских бытовых и культовых предметов, собранная митрополитом Киевским и Галицким Флавианом во время его десятилетнего пребывания в Китае во главе православной миссии. Эта коллекция хранилась в библиотеке лавры. После Октябрьской революции, в 1918 или 1919 году, точное время неизвестно, на территории лавры был открыт Музей древностей. Об этом музее известно то, что он работал в Успенском соборе и по сути являлся частью лаврской ризницы, которая находилась там же. Объявлять ризницы музеями было распространенной практикой первых лет революции
[1089]. С помощью этой меры интеллигенция пыталась спасти художественные и исторические ценности, хранившиеся в церквях и монастырях, от реквизиций и гибели.
Лаврская ризница, провозглашенная после революции Музеем древностей, хранила культовые и светские предметы, среди которых были исторические и художественные ценности, но в основном южнороссийского происхождения и связанные с историей Украины и лавры. С большой степенью вероятности можно сказать, что старых новгородских икон или икон, которые таковыми считались, в ризнице Успенского собора лавры до революции не было
[1090]. Вплоть до начала 1920‐х годов лаврский Музей древностей не пополнялся. Не до того было, шла Гражданская война и Киев переходил от одной воюющей армии к другой, а после войны лавра досталась не Наркомпросу, а губернскому соцзабезу
[1091], который использовал ее как жилой фонд для приюта инвалидов, беженцев и прочего люда, обездоленного революцией и войной. Историкам еще предстоит оценить немалый ущерб, который нанес ценностям лавры этот перенаселенный инвалидный городок.
В 1922 году в лавре работала комиссия, которая провела учет художественных и исторических ценностей для создания там Музея культов и быта
[1092]. Однако и в этом случае речь шла лишь о собственном лаврском имуществе. Отобранные вещи были сложены на хорах Великой церкви
[1093], помещение опечатано. Из-за всевластия соцзабеза и отсутствия помещений и работников Музей культов и быта в лавре вплоть до середины 1923 года оставался на бумаге. Парадоксально, но именно тогда, когда фактически никакого музея не существовало, произошло его первое серьезное пополнение. В мае 1923 года Украинская академия наук поставила вопрос о передаче лавре экспонатов Церковно-археологического музея (ЦАМ) бывшей Киевской духовной академии. Во время Первой мировой войны, осенью 1915 года, имущество ЦАМ было запаковано в специальные контейнеры для эвакуации. Ящики с наиболее ценными предметами были отправлены в Казанскую духовную академию, но уже в 1916 году вернулись в Киев. В начале 1920‐х годов контейнеры так и стояли нераспакованными в Мазепинском корпусе Братского монастыря и по сути были бесхозными. Духовная академия была ликвидирована в 1920 году, а в 1921 году умер главный хранитель собрания ЦАМ Николай Иванович Петров. Интеллигенция била тревогу, опасаясь порчи и гибели ценностей.
Идея о том, чтобы создать музей в лавре и передать ему ценности Церковно-археологического музея, высказывалась уже давно, но только в 1923 году в лаврский Музей культов и быта поступила большая и наиболее ценная часть собрания ЦАМ, в том числе и огромная коллекция икон
[1094]. Может быть, именно тогда, в 1923 году, вместе с цамовской коллекцией новгородские иконы праздничного чина и попали в лавру, а при сортировке и регистрации часть из них была передана в Государственный музейный фонд, а оттуда позже в Третьяковскую галерею? Но почему тогда на обороте икон отсутствуют инвентарные номера ЦАМ и лаврского Музея культов и быта? Возможное объяснение этому, однако, есть. В ЦАМ инвентарные номера писали на бумажных этикетках-марках, которые клеили на лицевую сторону иконы. В перипетиях революционных перемещений кусочки бумаги отклеивались и терялись. На некоторых цамовских иконах, которые дошли до наших дней, такие марочки также отсутствуют
[1095]. Те иконы, которые остались в Музее культов и быта лавры, получили инвентарные номера отдела станковой живописи: К[иево] П[ечерская] Л[авра]-ж[ивопись]-№. Однако если наши иконы-врезки, попав с цамовской коллекцией в лавру, сразу же были отобраны для передачи в ГМФ, то номеров лаврского Музея культов и быта они могли не успеть получить. Времени и рабочих рук не хватало: к 1925 году лаврский музей уже насчитывал 82 тыс. экспонатов, а его штат состоял всего лишь из семи сотрудников.
