Икона «Спас Нерукотворный» (прил. 19 № 101), которая на момент выдачи в «Антиквариат» в 1936 году считалась работой XV–XVI веков, поступила в Третьяковскую галерею в 1931 году из ОГПУ. «Антиквариат» получил ее за 50 руб. Кому она изначально принадлежала, доподлинно выяснить не удалось. Однако именно в 1931 году по секретной просьбе Наркомпроса ОГПУ передало в ГТГ многие иконы заведующего отделом религиозного быта ГИМ Александра Ивановича Анисимова. ОГПУ арестовало Анисимова в октябре 1930 года, его коллекция была конфискована. Сотрудник ГИМ А. В. Орешников, которому пришлось идти на квартиру Анисимова 15 мая 1931 года, написал в дневнике:
Из Музея с А. Л. Вейнберг [пошел] в ОГПУ, туда пришел Гамза, вызвал знакомого ему сотрудника ГПУ, и мы все поехали на Пречистенку, д. 21, в бывшую квартиру А. И. Анисимова, где Гамза взял для Третьяковки иконы, а я отобрал 2 ящика с рухлядью, за которыми, придя в Музей, послал
[1200].
Четырехчастная икона «Свв. Петр, Павел, Козма и Дамиан» (прил. 19 № 102), которая согласно акту выдачи в то время датировалась XVI веком, поступила в Третьяковскую галерею из ЦГРМ и была отдана в «Антиквариат» за 75 руб.
Продал ли «Антиквариат» эти иконы и кому, а также где они могут находиться сейчас, мне не известно.
Створки царских врат (прил. 19 № 103–104), которые по сведениям, полученным из ГТГ, поступили в галерею из церкви Св. Николая в Толмачах в 1935 году, были выданы в «Антиквариат» за довольно высокую по тем временам цену 500 руб. Они практически сразу же были проданы Ханну (прил. 21 № 49–50). На момент выдачи из ГТГ эти иконы, согласно акту выдачи, датировались концом XV века. На аукционе 1980 года царские врата были проданы за 70 тыс. долларов как произведение «возможно, новгородской школы XVI века» (лот 78). Кому – неизвестно, как неизвестна и их последующая судьба.
1937–1938 годы: уничтоженные иконы
Подсчитывая потери отдела древнерусского искусства Третьяковской галереи, нужно отдельно сказать о сотнях уничтоженных икон. Они погибли не в пламени революции и Гражданской войны и не во время кампании по конфискации церковного имущества в 1920‐е годы, а пошли на опыты, в распил и топку.
Выдача единичных и малоценных, с точки зрения сотрудников музея, предметов в лабораторию для опытов являлась обычной практикой в 1930‐е годы. Того требовали исследовательские задачи. В апреле 1937 года для проведения «проб над красочным слоем» в физико-химическую лабораторию при реставрационных мастерских из запаса была отдана икона XVII века «Сретение» (№ 02308)
[1201]. Икона послужила научному исследованию по теме «Растворители древнерусской станковой живописи». Поскольку заключение на выдачу дал специалист, Юрий Александрович Олсуфьев, можно заключить, что эта частично записанная икона не представляла высокой художественной и исторической ценности.
Иное дело, когда «в расход» идут 608 икон. Именно столько икон в Третьяковской галерее были списаны и, видимо, уничтожены в 1937–1938 годах. Поражает совпадение событий: годы ежовщины стали временем массовых репрессий не только для людей. Были списаны иконы плохой сохранности. Одни из них не пережили потрясений революций и войн, другие стали жертвами бесхозяйственности. В послереволюционные десятилетия условия хранения без преувеличения во всех ведущих советских музеях оставляли желать лучшего. Музеи задыхались от недостатка средств и помещений. Плохо оборудованные хранилища, в качестве которых использовали подсобки, подвалы, закрытые церкви, были забиты до отказа. Правительственные проверки живописуют ужасы хранения – штабеля из произведений искусства, отсутствие вентиляции, сырость и плесень, грязь и пыль, летящая с улиц в открытые окна – единственный способ проветрить помещение, завалы незаинвентаризованных ценностей
[1202].
Однако уничтожены были не только развалившиеся и сгнившие, по сути уже погибшие от времени, потрясений и бесхозяйственности иконы, но и те, что, по мнению сотрудников музеев, не имели художественного и музейного значения. Ценность икон в то время определяли категориями. В список на уничтожение попадали «иконы второй категории». Напротив таких в актах списания стоят смертные приговоры: «шаблонная вещь», «не художественная», «ремесленная», «грубая», «лубок», «грубый лубок», «грубейший лубок», «фрагмент, не художественный», «ремесленная безвкусица», «антихудожественная вещь»… Не ясно, почему эти малохудожественные предметы вообще оказались в музее, ведь по инструкции Наркомпроса, назначившего в 1929 году Третьяковскую галерею быть главным хранилищем произведений древнерусского искусства в Москве, передаче в галерею подлежали только высокохудожественные произведения.
Н. П. Лихачев считал, что «действительная история иконописания может быть выяснена лишь при одновременном и совместном изучении икон как хорошего, так и неискусного грубого письма»
[1203]. Эти строчки – из первого каталога иконного собрания Третьяковской галереи, в которой, по горькой иронии, всего несколько десятилетий спустя были уничтожены сотни неискусных икон. Погибшие при чистке собрания галереи иконы были «ширпотребом», но «ширпотребом» XVII, XVIII, XIX веков. Понятие антикварности относительно, и чем дальше человечество уходит в будущее, тем ценнее остатки прошлого. Из XXI столетия один лишь возраст этих работ вызывает уважение. Да и чем, по сути, были многие повседневные вещи древнейших цивилизаций, которые сейчас хранятся в музеях с мировой славой, если не ширпотребом своего времени. «Иконный ширпотреб» вековой давности можно было бы передать в краеведческие музеи для экспозиций о развитии местных художественных производств и ремесел, а также экспозиций по истории повседневного быта. На худой конец, его можно было бы продать.
О возможности продажи этих малохудожественных работ говорилось в письме Всесоюзного комитета по делам искусств при СНК СССР, в ведении которого в то время находилась Третьяковская галерея. В ответ на ходатайство галереи, поданное в декабре 1937 года, комитет полгода спустя, в июне 1938 года, разрешил исключить из собрания и списать 608 икон
[1204]. Письмо представляет образец бюрократического гения. С одной стороны, начальник управления комитета тов. Быков, который подписал письмо, признал, что иконы, отобранные на списание, не имеют художественной ценности, и разрешил их «утилизировать по усмотрению галереи», но, с другой стороны, на всякий случай и вопреки признанию, что иконы не имеют материальной ценности, обязал галерею «вести переговоры с соответствующими организациями на предмет реализации указанных экспонатов на иностранном рынке»
[1205]. Изворотливость, которая служит чиновникам средством удержания своего кресла, а в сталинские годы была, кроме того, и способом самосохранения, давала Третьяковской галерее свободу выбора: можно сдать в утиль, а можно вести переговоры о продаже на иностранных рынках.
