Русская икона стоит сейчас в центре внимания европейского искусствоведения не потому, что она русская, а потому что в изучении ее заключается, как кажется, единственная надежда пролить луч света на самую темную эпоху общеевропейской живописи, раннее средневековье: ожесточенные религиозные распри и лихорадочная смена культур привели к гибели почти всей живописи X–XIII веков в Западной Европе, тогда как консервативная Русь сохранила образцы своего живописного стиля с древнейших времен. Нечто в этом роде должно было производиться в области искусства во всей Европе.
Русская икона могла помочь восстановить картину эволюции живописи Средневековья. Поскольку ни один музей мира за пределами России не имел представительных коллекций русских икон
[589], рассуждал Грабарь, круг потенциальных покупателей был огромен. Необходимо было лишь заинтересовать научные и музейные круги, подняв общеевропейскую дискуссию о значении русской иконы. Возбудить научные споры должна была заграничная выставка. План Грабаря и состоял в том, чтобы сделать выставку как можно более научной – демонстрировать в залах процесс расчистки икон, читать научные доклады и популярные лекции, публиковать научные сборники, где российские и западные искусствоведы вместе создавали бы образ русской иконы как произведения мирового искусства. Этим, кстати сказать, обеспечивалось ведущее участие в выставке самого Грабаря и его реставрационных мастерских. Создание научного авторитета русской иконе, по мнению Грабаря, должно было послужить залогом высоких цен на антикварном рынке. Открывались захватывающие коммерческие перспективы. Во-первых, потому что Россия, по утверждению Грабаря, монопольно владела «залежами» икон. Во-вторых, потому что мировые рыночные цены на русские иконы пока еще не сложились, и если Госторг не испортит все дело, продавая иконы задешево, то Советская Россия будет диктовать условия миру. По смыслу этого письма ясно, что научно-просветительский успех выставки служил предпосылкой для реализации коммерческих перспектив
[590]. В этой связи вряд ли можно согласиться с теми исследователями, которые считают, что распродажа выставки не состоялась по причине ее научного и культурного триумфа. Как свидетельствует письмо Грабара, с самого начала даже те организаторы выставки, которые по роду деятельности призваны были охранять национальное художественное достояние, делали ставку на ее научный успех как фактор успешной распродажи антикварного товара.
В сентябре 1928 года Грабарь написал еще одно, теперь уже ставшее печально знаменитым письмо – на сей раз главе новосозданного «Антиквариата» А. М. Гинзбургу. В отличие от предыдущего письма в Госторг в этом уже не было ни слова о научном значении русской иконы, а только деловые предложения по созданию иконного рынка:
Осведомившись о намерении Наркомторга поставить в широком масштабе (! – Е. О.) дело реализации на западных рынках наших богатых иконных фондов, я, в качестве человека, всю жизнь занимающегося русским искусством и знающего его не только со стороны идеологической, но и со стороны представляемой им материальной ценности
[591], позволяю себе обратить внимание Наркомторга на следующие моменты, могущие ускользнуть (! – Е. О.) от руководителей этим делом, но, с моей точки зрения, чрезвычайно важные для правильной постановки коммерческой стороны предприятия.
Отметив, что ни в Европе, ни в Америке иконного рынка нет, а есть только случайные сделки, Грабарь предлагал на время прекратить всякую продажу икон за границу.
Паузу в распродажах Игорь Эммануилович советовал использовать для «муссирования» русской иконы и создания моды на нее посредством издания иллюстрированных книг на иностранных языках и организации выставок в Берлине, Париже, Лондоне и Нью-Йорке. Если в 1926 году во время переговоров с Западом Грабарь вел речь не о продаже экспонатов, а только об обмене икон на произведения из западных музеев, то в этом письме 1928 года он бросил «Антиквариату» кость, сказав, что «выставка должна была состоять как из экспонатов высшего музейного порядка, подлежащих возвращению обратно, так и из образцов также высокого музейного значения, могущих быть по закрытии выставки, но не во время ее функционирования, реализованными…» Грабарь считал продажу экспонатов непосредственно с выставки вредной, но вредной прежде всего для коммерческой постановки дела. В спешке продав малое, можно было потерять гораздо больше. Выставка должна была стать не ярмаркой, а мощным катализатором массового интереса к иконам, а вместе с ним и катализатором массового спроса. Для увеличения числа икон древнейших эпох их следовало купить на частном рынке. По мнению Грабаря, для этих нужд было достаточно ассигновать 10 тыс. руб., которые принесли бы прибыли «тройное количество, притом в валюте»
[592]. Звучит скромно, если учесть, что месяц назад в письме в Госторг Грабарь обещал десятикратный рост цен на русские иконы в результате триумфального шествия выставки по Европе
[593].
Художник и искусствовед Игорь Эммануилович Грабарь, безусловно, понимал какое огромное художественное и научное значение будет иметь выставка русских икон на Западе. Кто-то даже может сказать, что по-коммерчески деловые письма Грабаря были лишь разговором на понятном торговцам языке, стремлением заинтересовать спонсора, чтобы помочь художественной выставке состояться, а то и вовсе расчетом показать миру величие русской иконы и тем самым спасти российские музеи от распродажи
[594]. Однако чрезмерное стремление Грабаря услужить торговцам настораживает. Перефразируя одного из героев Евгения Шварца, можно сказать, что беда состояла не в том, что Игорь Эммануилович Грабарь вынужден был приспосабливаться к новым условиям жизни, а в том, что он метил в первые ученики. Современница Грабаря, искусствовед и хранитель Эрмитажа Антонина Николаевна Изергина, вспоминая то сложное время, метко заметила: «Все мы танцевали под его музыку, но некоторые при этом старались понравиться затейливыми фигурами»
[595].
