Возможно, именно эти действия Главнауки развязали руки зависимым от нее руководителям-партийцам в музеях, и Кристи в их числе. Протест Кристи против вывоза за границу лучших икон Третьяковской галереи датирован 8 января 1929 года, а на следующий день состоялось экстренное заседание экспертной комиссии Главнауки, которая постановила немедленно вернуть в галерею одиннадцать икон из числа отобранных на выставку
[655]. Комиссия запретила вывозить за границу наиболее ценные иконы и из других музеев. 9 января личный протест против методов комплектования выставки заявили действующие или бывшие руководители музеев, где находились основные иконные собрания; некоторые из них являлись членами только что созданной Главнаукой экспертной комиссии: И. С. Остроухов (Музей иконописи), Н. П. Сычев и П. И. Нерадовский (Русский музей), Н. М. Щекотов (недавний директор ГИМ) и другие музейные работники
[656].
До открытия показа в Берлине оставалось всего лишь немногим более месяца
[657], а выставка оказалась под угрозой срыва. Глава правительственной комиссии по вопросам антикварного экспорта Хинчук экстренно созвал совещание. Оно состоялась 10 января 1929 года, на следующий день после протеста директоров музеев и экспертной комиссии, изъявшей из состава выставки львиную долю икон. В первом же выступлении был поставлен вопрос о том, стоит ли вообще проводить выставку!
[658] Советских чиновников пугал не только протест интеллигенции, но и то, что выставка религиозная. На совещании преобладали торговцы – семь представителей Наркомторга плюс Гинзбург от «Антиквариата». Наркомпрос представляли Луначарский, Свидерский и Лядов от Главнауки. Были также уполномоченный по антикварному экспорту от Ленинграда Позерн и неизбежный «тов. Иванов» из ОГПУ
[659].
Торговцы и просвещенцы пришли к общему мнению: выставку проводить, чтобы создать спрос на русские иконы, но придать ей научный характер – не религиозная, а выставка произведений древнерусского искусства, и, несмотря на то что ее организацией занимается торговое ведомство, считать ее наркомпросовской, о чем и объявить миру. Ничего с выставки не продавать и вообще откреститься от продаж произведений искусства из СССР, которые шли в тот момент. Все должно быть честно и легально, а то, шутка сказать, можно загубить на корню всю будущую грандиозную «торговую операцию» по реализации «наших богатых иконных фондов». Пусть выставка сначала покажет, как советское правительство заботится об историческом и художественном наследии, как закопченные церковными свечами «предметы идолопоклонства» в умелых руках советских реставраторов превратились в достояние мировой культуры, а «потом откроем целый магазин этого добра». Заметьте, эти слова – не из выступления торговца Гинзбурга, а из речи наркома просвещения Луначарского
[660]. Восторжествовала идея Грабаря – чем больше научности и культурности в показе икон на выставке, тем успешнее в будущем пойдет иконный экспорт. Выставка должна была работать не на немедленный грошовый эффект, а на грандиозную долговременную перспективу. Следует подчеркнуть, что решение не продавать экспонаты было принято на заседании комиссии Хинчука 10 января, еще до открытия выставки и ее научного и просветительского успеха. Последующие события, однако, показали, что несмотря на то, что решение было принято на правительственном уровне, попытки продать иконы с выставки были предприняты.
Участники совещания комиссии Хинчука обрушили шквал упреков и обвинений на организаторов выставки, в первую очередь Грабаря. Уполномоченный по антикварному экспорту от Ленинграда Позерн потребовал «прибрать к рукам Грабаря и прочих деятелей, которые торгуют иконами». Кто они, эти «прочие», становится ясно из выступлений других участников совещания: «Я знаю трех, которые занимаются иконами: Анисимов, Грабарь, Чириков. У Анисимова по точным сведениям имеется коллекция (икон. – Е. О.) больше чем на 1 млн руб…»; «Чириков покупал 1–1,5 года тому назад. Он пока не продает, он собирает свою собственную коллекцию»
[661]. А вот выступление Луначарского:
