Все сказанное заставляет признать лондонский отчет Самуэли о продаже икон и фресок недостоверным. Видимо, не только ничего не было продано, но и никаких твердых договоренностей о продаже не было достигнуто. Если переговоры в Лондоне о продаже икон вообще велись, то речь шла о намерениях и предположениях. В связи с вопросом о достоверности отчетов Самуэли интересно мнение нового председателя «Антиквариата» Николая Ильина. Осенью 1930 года он детально проанализировал доклад Самуэли о работе «Антиквариата» в 1929–1930 годах и считал его «чистейшей хлестаковщиной», «массой мертвых душ и дутых цифр». В частности, Ильин писал (сохранена орфография автора):
…в перечне антикварных фирм, с которыми им (Самуэли. – Е. О.) заключены договора, а именно: 1/ Кассирер. 2/ Даль Матисен. 3/ Лепке. 4/ Глюкзениг. 5/ Интернационале К. А. Х. 6/ Константинидис-Муссури. 7/ Сотеби и т. д. следует вычеркнуть – Кассирера, Сатеби (sic!), Матисен и Лепке. С Кассирером и Сатеби никаких договоров нет и никогда не было. С Матисен Галлери имеются отношения (лучше бы их не было!) по продаже ей уникальных объектов, но никакого договора нет. С Лепке договор заключен еще до прихода Самуэли. Остаются: Глюкзелиг, И. К. А. Х. и Муссури, причем две последних фирмы – ничтожная антикварная мелочь, ничего нашему обороту фактически не дающая
[826].
Есть все основания считать, что, стремясь придать работе «Антиквариата» да и своей собственной больше весомости в глазах руководства, Самуэли выдавал желаемое за действительное, а предварительные договоренности, а то и слухи в отчетах представлял как совершенные сделки.
Глава 3. Американское турне: Последний и решительный бой
Выставка в Лондоне закрылась. Наступил новый, 1930 год. Пролетел январь, подходил к концу февраль, а иконы все еще оставались в Музее Виктории и Альберта. Директор Маклаген сердился и требовал, чтобы «Аркос» их немедленно вывез. Секретарь музея Харди слал раздраженные письма Юкину, отвечавшему за отправку икон
[827]. Представители «Аркоса» оправдывались тем, что Юкин был нездоров. Но главная причина задержки, видимо, состояла в том, что ясного представления о том, куда выставка отправится дальше, не было. Вплоть до весны 1930 года устроители считали, что следующим городом турне будет Париж, но с Францией не заладилось с самого начала.
Переговоры о выставке русских икон в Париже велись еще до того, как открылся первый показ в Берлине. Вначале планировалось, что иконы приедут в Париж из Германии во второй половине мая 1929 года и будут показаны во французской столице в июне-июле. Организацией выставки в Париже занимался Сергей Васильевич Чехонин
[828], график, художник театра и деятель прикладного искусства, в недавнем прошлом – художественный руководитель Государственного фарфорового завода в Ленинграде. Еще в начале 1928 года по рекомендации Луначарского Чехонин уехал в Париж для подготовки выставки советского фарфора и навсегда остался за границей. В феврале 1929 года из советского торгпредства во Франции сообщали, что через некоего профессора Чехонин вел переговоры с Лувром, но там, ссылаясь на отсутствие свободных помещений, ему отказали
[829].
Попытки договориться с другими музеями также ни к чему не привели. Не имея твердых договоренностей о выставочном помещении, нельзя было сформировать французский национальный комитет выставки, хотя, по сообщению Чехонина, «несколько французских профессоров дали свое согласие на участие»
[830]. Отчаявшись, советское торгпредство в Париже для показа икон решило нанять частное помещение. Однако последовал категорический запрет от Гинзбурга из Москвы: «Ни в коем случае нельзя согласиться устроить выставку в Париже в частном помещении. Экспонаты выставки оцениваются очень высоко и при определенном отношении со стороны белогвардейских кругов к этой выставке нельзя ни в коем случае идти на какой бы то ни было риск»
[831]. Кроме того, выставка в частном музее обошлась бы намного дороже.
В марте 1929 года Чехонин через торгпредство сообщал, что «один из директоров Лувра», некто Айзенман, «предложил устроить выставку в Институте истории Древнего искусства». Однако здание для института не было готово. Айзенман якобы вел переговоры о том, чтобы приурочить советскую иконную выставку в Париже к открытию института. В этом случае присутствие официальных французских властей было бы обеспечено. В заключение письма из торгпредства, однако, сообщали, что сомневаются, «согласятся ли французские власти придать такой торжественный характер нашей выставке»
[832].
