Сказанное, однако же, не означает, что в Малакке не было закона и порядка. Совсем напротив! Тамошние власти предержащие, не покладая рук, боролись с проявлениями беззакония, неустанно издавая все более и более суровые законы, предусматривавшие сложную, многоступенчатую иерархию наказаний для преступников, которых, в зависимости от тяжести преступления, сажали на кол, вешали, варили в кипятке или поджаривали на медленном огне (совсем как в просвещенной Европе той эпохи). Однако, в отличие от просвещенной Европы, тела преступников, сваренных в кипятке или зажаренных живьем, в Малакке отдавали на съеденье людоедам, отлавливаемым малаккскими властями в джунглях специально для служения, таким образом, руке закона. Для справки: в описываемое время на Японских островах варили живьем в кипятке схваченных морских разбойников (но сведений о том, что их телами после этого японцы разнообразили свой рацион, до нас не дошло). В «культурных» государствах Центральной Америки — в частности, у ацтеков и майя — вплоть до их покорения испанскими конкистадорами, тоже практиковалось людоедство, но не в пенитенциарных, а в ритуальных целях (члены особых религиозных союзов поедали останки жертв, принесенных в жертву богам на вершинах храмовых пирамид, причем сырыми и, кажется, даже без соли).
Этим Вавилоном XVI столетия самодержавно правил султан Мухаммед. Свирепый тиран, «крисанувший»
[84] (если попытаться перевести на русский язык распространенное малайское выражение тех времен) не только собственного брата и семнадцать других родственников разной степени близости, но даже одного из своих сыновей. Золотой запас султана весил более пятидесяти квинталов, а хранившиеся в его дворце сокровища иного рода вообще не поддавались никакой иной оценке, кроме как «несметные богатства». Султану Мухаммеду были доступны буквально все радости этого мира. Его гарем украшали шестьдесят прекраснейших женщин Вселенной. И все же он не знал ни минуты покоя, ничто ему было не в радость. Его неотступно мучила мысль о том, что кто-то другой тоже может вдруг взяться за крис, чтоб, улучив момент, взять, да и крисануть его, султана Мухаммеда! Кто-то донес султану о подозрительном поведении его собственного бендары — мучителя пленных португальцев — якобы вынашивавшего план насильственного устранения своего государя — и бендару постигла внезапная смерть. Возможно, он был даже переварен вечно алчущими свежего мясца желудками «судебных каннибалов».
Но португальские узники, узнав о своем избавлении от самого злейшего из своих мучителей, не долго радовались исчезновению бендары. Очень скоро им пришлось на собственном горьком опыте убедиться в том, что убравший своего бендару, одержимый манией преследования, султан Мухаммед был ничуть не худшим, чем бендара, мастером по части изощренных пыток.
Можно хорошо представить себе, какие чувства испытали несчастные узники при появлении на горизонте португальских парусников с красными крестами рыцарей Христа!
Албукерки обставил появление своей эскадры на рейде Малакки с максимальной драматичностью. Его флагман «Флор ди ла Мар», наполовину сгнивший, но внешне все еще вполне импозантный (подобно многим великим державам в разные эпохи мировой истории), торжественно вошел, во главе следовавших за ним в кильватерным строю пятнадцати кораблей, в малаккскую гавань. На мачтах развевалась тысяча флагов и вымпелов, звучали трубы, корабельная артиллерия салютовала берегу в течение получаса. Немало чужеземных кораблей, охваченные паникой, подняли якоря. Но Албукерки объявил, что ни один капитан не покинет со своим судном гавань без его, дома Афонсу, дозволения. Все корабли, стоявшие в порту, беспрекословно подчинились приказу португальского генерал-капи-тана. Удостоверившись в их покорности, Албукерки переключил свое внимание с моря на сушу.
Султан Мухаммед заверил грозного «находника из-за моря», что он давно уже мечтал заключить договор о дружбе с португальцами. И что в печальном казусе с эскадрою Диогу Лопиша был целиком и полностью повинен коварный бендара, уже наказанный за свое непростительное поведение смертью.
«Добро!» — ответил губернатор. «Выдайте же мне пленников, после чего мы сможем обсудить вопросы договора о дружбе между нашими державами».
Но после продлившегося несколько дней безрезультатного, бесплодного обмена любезностями Албукерки стал подозреват ь, что Мухаммед бои тся ег о у же меньше, чем понача лу. И подозрения его не обманули. Португальские корабли день и ночь находились под пристальным наблюдением соглядатаев. Хитрых малайцев было не так легко обмануть насчет численности португальцев, как в свое время — жителей Ормуза. В кратчайшие сроки малайцы подсчитали, сколько человек может реально поместиться на борту кораблей чужеземного флота. Разъяренный их находчивостью, губернатор Индии признавался в письме дому Мануэлу: «Поверьте мне, Сеньор, они почти не обсчитались! Султан же, узнав о нашей численности, счел, что нам конец».
Это и понятно. Мухаммед имел в своем распоряжении двадцать тысяч человек собственных войск, мощную артиллерию и боевых слонов. Кроме того, он рассчитывал на поддержку своего будущего зятя — султана Паханга, как раз собиравшегося сыграть в Малакке свою свадьбу с дочерью Мухаммеда. Да и гуджаратские торговцы, недовольные все более возраставшим влиянием Португалии по побережье Индии, предоставили султану «от своих щедрот» шестьсот «турецких» наемных воинов. Казалось, Албукерки ничем не могла помочь демонстративно разыгрываемая им роль предводителя могучих воинских ратей. Султан Мухаммед знал, что с португальским флотом в его столицу прибыли всего-навсего восемьсот белых и двести малабарцев. Над такой «армией вторжения» он мог только посмеяться.
Между тем, португальцы, в свою очередь, тоже получали ценные сведения о противники. Источником этих сведений были местные малайские девушки, поддерживавшие отношения с португальскими пленниками (видно, не таким уж строгим был установленный для тех режим; впрочем, возможно, его условия были смягчены после устранения бендары или появления эскадры Албукерки). «Нет ничего, чего не сделала бы малайка для человека, которого любит» — утверждает хронист Гашпар Корреа. Впрочем, девятнадцать уцелевших на момент прихода эскадры дома Афонсу португальских узников с достойным всяческого уважения самоотвержением придавали своей собственной судьбе второстепенное значение. «Мухаммед вовсе не намерен нас освобождать» — сообщали они в своем последнем послании дому Афонсу. «Нападайте, не дожидаясь, пока город будет слишком сильно укреплен, о нас же не думайте. Если он (султан — В.А.) умертвит нас, с нами произойдет лишь то, чего мы ждем уже давно».
Все капитаны рвались в бой с кровожадными малайцами, и умоляли Албукерки поскорей напасть на город. Однако дом Афонсу предпочел использовать последнюю возможность обойтись без применения оружия, решить дело миром. Он еще раз потребовал от султана освободить плененных им христиан и возместить груз, похищенный малайцами с кораблей эскадры Лопиша. «Не думайте, что мы прибыли к Вам с товарами и будем вынуждены уплыть обратно с переменой муссона. Под моим началом — корабли Индийской Армады, которые могут оставаться в Вашей гавани сколько угодно — хоть год, хоть десять лет!»
