Почти благоговейно изучал Афонсу Албукерки изображенные на присланной ему яванской карте морские пути на Дальний Восток. В ноябре месяце он отправил три каравеллы со ста двадцатью португальцами на поиски Молуккских островов. Командующим экспедицией губернатор Индии назначил Абреу — того самого храброго капитана китайской джонки, который потерял в сраженьи за Малакку половину языка, а заодно лишился половины челюсти. Абреу (выживший после тяжелейшего ранения, несмотря на отсутствие в то время средств анестезии, антисептиков, антибиотиков и прочих достижений современной медицины!) получил строгое указание, вести себя везде учтиво, вежливо и мирно, не заниматься каперством, не грабить и не убивать, будь то на море или же на суше, расплачиваться за все, необходимое ему и его людям, деньгами или товарами, уважать законы и обычаи чужих земель и применять оружие лишь в целях самообороны.
Не меньший интерес, чем Молуккские «острова пряностей», вызвал у дома Афонсу и расположенный по соседству с Малаккой Сиам (современный Таиланд). Прощаясь с отбывавшими на родину вежливыми китайскими купцами, оказавшими ему помощь джонками при покорении Малакки, Албукерки попросил их сделать, по пути в родной Китай, остановку в одном из сиамских портов и высадить там на берег португальского фидалгу, которому он, Албукерки, вручит послание, адресованное монарху Сиама. Избранный домом Афонсу для выполнения этой важной дипломатической миссии Дуарти Фернандиш, успевший за время своего тюремного заключения в Малакке изучить малайский язык, был дружественно встречен властями Сиама и удостоен личной аудиенции короля (так в русскоязычной литературе принято именовать верховных владык Сиама-Таиланда) в огромном зале с обитыми парчой стенами, предназначенном для приема иностранных посольств. Радом с самодержцем стояли самые высокопоставленные вельможи его державы, а вокруг восседали увешанные ослепительно сверкавшими драгоценностями жены и дочери владыки. «Все они немного темноваты, но весьма красивы» — сообщал Фернандиш в своем отчете. После аудиенции португальского посланца провели по сиамской столице и ознакомили его с ее главными достопримечательностями, включая знаменитого белого слона — символ счастья и удачи короля и королевства.
Сиамский вельможа с почетным эскортом проводил португальца обратно до Малакки, где вручил губернатору послание властелина Сиама, адресованное дому Мануэлу Счастливому, и подарки — перстень с огромным рубином, усыпанную самоцветами корону и парадный меч из чистого золота.
Больше забот, чем эти очаровательные в своей любезности соседи, дому Афонсу приносило разноплеменное и разно — языкое население самой Малакки, причинявшее Албукерки немало хлопот. Генерал-капитан знал по своему многолетнему опыту, что невозможно навязать народу надолго свою власть без доброй воли этого народа, согласного с этой властью мириться. Поскольку же губернатор Индии «желал обеспечить Малакке вечное процветание, но под верховным владычеством Португалии», он делал все, чтобы его новые подданные были довольны своей жизнью.
Малакка была международным, разноплеменным и многоконфессиональным портом, и представители каждого представленного в ней народа, или каждой религиозной общины, издавна избирали себе своего собственного бендару. Этот обычай дом Афонсу оставил неизменным. Он дозволил каждой расе, каждой народности, каждой конфессии по прежнему самостоятельно решать свои внутренние дела, согласно своим «свычаям и обычаям», но все они подчинялись португальской юрисдикции, исполнителем которой был комендант португальского форта.
Естественно, Албукерки старался по возможности идти навстречу купцам, ибо огромный город жил за счет торговли. Везде, где только было можно, он закупал, при их посредстве, и доставлял в Малакку драгоценный перец, заполняя им склады, чтобы китайским джонкам было чем грузиться. Делалось все для того, чтобы по возможности сократить время простоя кораблей заморских «гостей» в порту в ожидании разгрузки и погрузки.
Дом Афонсу распорядился отчеканить множество монет. Странным образом, Малакка, до своего перехода под власть Португалии, не имела собственных денег. Введение генерал-капитаном новой валюты сопровождалось торжественной публичной церемонией. Как в свое время — в Гоа, так теперь и в Малакке, португальские глашатаи щедрыми горстями бросали толпе новенькие золотые, серебряные и медные монеты. Единственная разница была лишь в том, что в Гоа герольды ехали верхом на лошадях, в Малакке же они восседали на слонах.
Вообще же, несмотря на эти новшества, в повседневной жизни малаккцев, в сущности, мало что изменилось. Если не считать одного изменения, которое они очень скоро смогли оценить по достоинству. Впервые в истории города каждый из его жителей получил возможность добиться справедливости в суде (где до того царила «черная неправда»). Народ был поначалу изумлен, но вскоре изумление сменилось радостью, и больше никто в Малакке не желал возвращаться под власть султана Мухаммеда.
Между тем, изгнанный из Малакки султан, нашедший прибежище у своего зятя в Паханге, обратился за помощью к китайской империи Мин. Однако крайне положительное впечатление, произведенное новым португальским правителем Малакки и установленным им в Малакке режимом на посещавших обновленную Малакку китайцев, привели к тому, что прибывший к китайскому двору посланник Мухаммеда на протяжении долгих месяцев слышал, в ответ на свои просьбы о военной поддержке, только пустые отговорки. От досады и отчаяния в связи с явным провалом своей миссии, посол заболел «разлитием желчи» и скончался, успев сочинить для своего надгробия эпитафию следующего содержания:
«Здесь покоится Туан Накем
[85], посол и дядя великого государя Малакки, умершего, прежде чем за него отомстили капитану Албукерки, льву морских разбойников».
Дело было в том, что султан Мухаммед незадолго до того покинул этот бренный мир. После смерти деспота султаном Малакки (в изгнании) объявил себя сын покойного — Алоа-дин
[86] (Алла-ад-Дин). Его самопровозглашение осталось бы в истории не более, чем лишенным всякого реального значения жестом, если бы не вмешательство в ход событий весьма влиятельного и весьма богатого яванца по имени Утимута Раджа
[87]. Этот восьмидесятилетний старец, бендара всех магометан (несмотря на свое имя, звучащее не более по-мусульмански, чем Туан Накем), вот уже полвека проживал в Малакке. За эти пять десятков лет состояние Утимуты настолько выросло, что сам он и его многочисленные потомки с тысячами рабов и слуг, на момент описываемых событий составляли уже население целого пригорода Малакки. Его могущество и авторитет уступали лишь таковым султана, хотя даже сам Мухаммед, на самом пике своего могущества — и тот побаивался властного старика и его присных.
При появлении португальского флота на рейде Малакки, Утимута решил действовать с разумной осторожностью. Стоило только проявить немного дипломатических способностей и такта — и его положению ничто не будет угрожать, кто бы ни одолел — старый властитель или новый. Поначалу старец старался держаться в тени, не принимая открыто ничью сторону, внимательно следя за поведеньем португальцев и в особенности — Албукерки. Однако после успешного для дома Афонсу боя за мост в ходе штурма Малакки, Утимута прислал генерал-капитану несколько штабелей первосортного сандалового дерева, называя себя покорным слугой короля Португалии и умоляя Албукерки пощадить часть города, в которой проживал со своими чадами, домочадцами, родичами и «робичичами» (как именовали рабов на Древней Руси). «Мое единственное желание, — уверял старик грозного губернатора Индии. — прожить мои последние годы в мире».
