Придя в восторг от перспектив будущего союза с африканским христианским царством, Албукерки поместил посланца Эфиопии в бывшем дворце Идалкана, воздавая ему всяческие почести, как представителю могущественного дружественного и единоверного государства. Торжественная процессия проследовала за Частицей Святого Истинного Креста в церковь, где к святыне дозволили приложиться всех верующих, после чего она была заключена в золотой ковчежец. Засим эфиоп поторопился отбыть в Каннанури, чтобы успеть на один из последних кораблей очередного «перечного флота», возвращавшегося в Португалию.
7 февраля 1513 года дом Афонсу поднял свой флаг на корабле «Санта Мария да Серра» («Святая Мария Горняя») и, во главе своей армады, взял курс на Аденский залив. К этой оконечности Азии португальцы приближались с иными чувствами, чем к дальневосточной. С малайцами необходимо было рассчитаться за ограбление и пленение Лопиша «со товарищи», но никаких старых счетов с малаккцами у Португалии не было. В то время как за пустынным аравийским побережьем, за твердыней Адена, охранявшей ворота в Красное море, располагалась колыбель, «солнечное сплетение» Ислама — Мекка. А еще дальше к северу от Адена, располагались и поля давних сражений, в которых Крест и Полумесяц бились за Иерусалим.
Иерусалим, Иерусалим — светлая моя мечта!
Иерусалим, Иерусалим — город моего Христа!
Именно оттуда, из знойных пустынь Аравии, прозвучал некогда глас пророка Мухаммеда и его наместников-халифов, направивших своих воителей за Веру на завоевание древних земель христиан, в том числе — и вестготской Испании. Там, у врат средоточия Ислама, потомкам крестоносцев и потомком спутников Пророка предстояло сойтись в битве за Веру, битве не на жизнь, а на смерть.
Сегодня нам, людям XXI века, непросто понять всю глубину традиционной ненависти к «маврам», все еще испытываемой португальцами даже в начале XVI столетия. Однако у жителей Пиренейского полуострова эта ненависть за семь столетий Реконкисты превратилась, так сказать, в некий наследственный инстинкт, впитанный ими с молоком матери, порожденный самой иберийской землей, за обладание которой веками бились две соперничающие цивилизации и веры, и каждая пядь которой была щедро орошена и пропитана кровью каждой из сторон-противниц.
Об Адене Албукерки писал: «Стены, увенчанные зубцами, дома, более красивые и прочные, чем в Индии. За городскими стенами стоят на холмах девять замков, построенных, мне думается, более для красоты, чем для пользы. За замками высятся горы, скалы и ничего, кроме скал, ни кустика, ни деревца. Аденская гавань была настолько переполнена судами, что нашей эскадре потребовался целый день для того, чтобы найти подходящее место для якорной стоянки. Войдя в гавань, мои люди сразу же хотели идти на приступ, да и мне хотелось того же — ведь была Страстная пятница. Однако кораблям необходимо было встать на якорь, и вскоре мы убедились в правильности этого решения, ибо поднялся сильный восточный ветер».
В отсутствие шейха Адена его обязанности исполнял начальник аденского порта Мирамергем
[90]. Как только португальцы встали на якорь, он через своего представителя осведомился о цели их визита. «Я сделал в Адене остановку по пути в Джидду, где намерен уничтожить флот египетского султана» — ответил губернатор Индии. «Если я не найду египетский флот в Джидде, то проследую дальше, до Суэца, где и сожгу египтян живьем вместе с их кораблями. Пока же Вы сдадите мне Аден».
Мирамергем капитулировать, однако, отказался. На следующий день дом Афонсу начал штурмовать Аден. Первый приступ оказался неудачным. Повинны в этой неудаче были офицеры Албукерки, склонные, как обычно, подражать героям рыцарских романов (достигших пика популярности как раз в описываемую эпоху — ведь Мигель Сервантес де Сааведра еще не создал своего «Хитроумного идальго Дон Кихота Ламанчского!), предпочитая прославиться личной доблестью, чем заботиться о надлежащем руководстве своими подчиненными в бою. Получив приказ идти на приступ, храбрые фидалгу кинулись, как одержимые, к штурмовым лестницам, думая лишь об одном — как бы, опередив всех остальных, взобраться первым на стену неприятельской твердыни, а там — будь что будет! „Хотя они честно выполняли свой рыцарский долг“ — писал Албукерки, воздавая офицерам должное — „я был раздосадован тем, что брошенные ими воины, как овцы без пастыря, беспорядочными толпами метались у подножия крепостных стен“. В довершение ко всему, штурмовые лестницы оказались слишком короткими и не доставали до самого верха стены. В то время как взобравшиеся на них и стоявшие на самой верхней перекладине фидалгу, с трудом подтягиваясь на вытянутых вверх руках, пытались вскарабкаться на стену, другие, поднимавшиеся вслед за ними, давили на них снизу. Давка и толкотня привели, наконец, к неизбежному — перегруженные лестницы сломались и обременившие их своим излишним весом штурмующие посыпались вниз, на песок у подножия стен.
Что и решило судьбу Адена.
Некоторые португальцы, все-таки ухитрившиеся взойти на его стены, оставшись без поддержки, были сброшены „маврами“ (или сами спрыгнули) вниз, переломав себе ноги (и другие кости). Иные изловчились спуститься со стен по брошенным им снизу вверх соратниками веревкам. Иначе поступили два отважных кавалейру, вскарабкавшиеся на стену первыми и засевшие в крепостной башенке. Они сочли несовместимым со своей рыцарской честью искать спасения от смерти, спускаясь вниз по веревке.
„Спасайся!“ — приказал один из них своему оруженосцу — „и передай этот щит Королю, моему Государю, в знак того, что я погиб на его королевской службе, но не сдался!“ После чего оба португальских рыцаря героически (хотя, конечно, с современной точки зрения — бессмысленно) принесли свои молодые жизни в жертву сословным предрассудкам. „Лопни, но держи фасон!“.
Мужество двух гордых кавалейру внушило уважение даже их недругам-„маврам“. Убив героев-христиан, аденцы-мусульмане похоронили их у подножия башенки, которую два португальца защищали до последней капли крови, и высекли на их надгробии арабское слово „Феранги“
[91] (то есть „франки“, как мусульмане называли западноевропейских христиан с дней битвы при Пуатье в 732 году Христианской эры, в которой военачальник франков — предков позднейших французов и немцев — Карл Мартелл, остановил продвижение магометанских войск арабского наместника Испании Абд-ар-Рахмана).
Между тем начался прилив, угрожавший в скором времени дойти до городской стены. И Албукерки отозвал своих бойцов, забравшихся, мрачные и разочарованные неудачным штурмом, в свои лодки.
На созванном домом Афонсу военном совете командиры рот предложили выгрузить с кораблей на берег тяжелые бомбарды для пробития брешей в стене. Однако же береговая полоса оказалась слишком узкой для оборудования артиллерийских позиций. „Если мы здесь останемся надолго“ — поучал их Албукерки — „то не город, а наша эскадра окажется в осаде. Наш запас питьевой воды на исходе, а до конца восточного муссона осталось совсем недолго. Когда же он закончится, мы, Бог весть насколько, застрянем в неприятельском порту, как в мышеловке“.
