Следственные документы сохранились. Все ответы молодых мужей звучали одинаково. Никто из них не покупал свою невесту. Но мало того! Каждая невеста получила небольшое приданое от щедрот губернатора Индии! Толмач Франсишку добавил к своему клятвенному свидетельству еще и «примечание»: его жена стоила бы на рынке рабынь не меньше пяти тысяч пардао.
Разоблачение «гнезда интриг» в Гоа раскрыло, в некоторой степени, сеньору губернатору глаза на то, что крылось за излившимся на него потоком королевских попреков и порицаний, содержавшихся в почте 1513 года. Однако он, конечно же, страдал от необходимости жить еще целый год — ибо только через год его доклад дому Мануэлу о разоблачении кляузников мог попасть в Лиссабон — с клеймом «вора» и, самое обидное — «ПРЕДАТЕЛЯ».
«Сеньор, целую Вашу руку за то высокое доверие, которое Вы мне оказываете» — писал он королю. «Ибо письма („наших индийских сочинителей“ — В.А.), переданные мне Жуаном ди Соуса, содержат обвинения меня в стольких ошибках и упущениях и настолько переполнены сомнениями в правдивости моих докладов Вашему Величеству о положении дел в Индии, что мое сердце преисполнилось горечи, и число моих седых волос удвоилось Мне совершенно ясно, что сам я и мои дела были представлены Вам в ложном и превратном свете. Тем не менее, я никому не подавал и виду, чтобы ничто из всего этого не повредило делам службы Вашему Величеству».
Довольно странным представляется то обстоятельство что дом Мануэл без малейшего сомнения принимал на веру все обвинения, возводимые клеветниками на губернатора его индийских владений. А четыре «индийских сочинителя», судя по всему, пользовались монаршим благоволением, ибо в другом месте своего доклада Албукерки пишет: «Ваше Величество изволит рекомендовать мне Антониу Реала. Но, с учетом того, что он написал обо мне в своем письме Вашему Величеству, лучше бы Вы мне его не рекомендовали».
Своему лиссабонскому другу дом Афонсу писал в 1514 году, что сам он, даже будучи членом Государственного совета, никогда бы не осмелился давать советы королю, подобно этим господам («индийским сочинителям» — В.А.). «При этом они ничего дельного посоветовать не могут, ибо ничего об индийских делах не знают, и нисколько в них не смыслят, поскольку все годы своей службы проторчали без толку в Кочине или в Каннанури, жуя бетель
[98] в обществе черных баб».
В довершение ко всему, дом Мануэл Счастливый, будто назло Албукерки, в письме, составленном в весьма любезных выражениях, выразил ничем не отличившемуся дому Антониу Реалу, годами сибаритствовавшему в Кочине, свое высочайшее благоволение и назначил ему награду за многолетнюю верную службу. На протяжении нескольких недель, вплоть до своего отплытия на родину с очередным «перечным флотом», хвастался бывший комендант перед всеми и каждым этим знаком высокой монаршей милости. Лишь с огромным трудом удавалось Албукерки умиротворять своих, просоленных морем и пропахших порохом, сорвиголов-фидалгу, только что вернувшихся из-под Адена и считавших награждение Реала королем неслыханной несправедливостью.
«Почему Вы так поступили?» — поинтересовался дом Афонсу, провожавший по долгу службы дома Антониу, перед самым отплытием.
В приливе не свойственного ему чистосердечия Антониу Реал ответил, уже садясь в шлюпку, оклеветанному им перед монархом и всем светом губернатору: «Право, не знаю, сеньор. Бес попутал!»
В Индии и странах Юго-Восточной Азии листья бетеля традиционно используются как тонизирующее средство. Их жуют вместе с гашеной известью и кусочками семян пальмы катеху.
Глава двадцать пятая
И снова Ормуз
Албукерки было хорошо известно коварство недругов, работавших против него в Индии, но он и не подозревал, сколько людей в Лиссабоне стремятся добиться его падения. Все нерадивые фидалгу, по отношению к которым дом Афонсу был вынужден «сделать оргвыводы», люто ненавидевшие Албукерки, настроили против него своих родственников из числа придворных, принявшихся чернить генерал-капитана в глазах короля.
Хотя большинство их жалоб не имели под собой никаких оснований, врагам дома Афонсу удалось-таки «накопать» на него «компромат» — несколько случаев, когда губернатор действительно позволял себе действовать не в согласии с буквой закона. Правда, он делал это всегда лишь по отношению к грубым нарушителям дисциплины. А за нарушение дисциплины дом Афонсу всегда карал беспощадно, причем, увы, далеко не всегда хладнокровно.
Так было и в упоминавшемся выше случае Диогу Мендиша ди Вашкунселуша. К моменту, когда гнев дома Афонсу остыл, нескольких нарушителей дисциплины, как, конечно, помнит уважаемый читатель, успели повесить на рее. Безутешные вдовы подчиненных Албукеки, казненных по его приказу без суда и следствия, с плачем просили дома Мануэла о восстановлении справедливости. Но самым яростным обвинителем выступил сам Вашкунселуш. Будучи выпускником юридического факультета Саламанкского университета, он знал, как представить правого виноватым, и наоборот.
Албукерки изначально, «по определению», находился в гораздо менее выгодном положении, чем его супостаты. Последние не гнушались самой низкой клеветой, его же честной, рыцарственной натуре претило использование низменных средств. В своих докладах королю он порой порицал подчиненных за их строптивость, упрямство и непослушание, но всегда одновременно хвалил их за подвиги и воздавал должное их несомненным заслугам.
Кроме недоброжелателей Албукерки, затаивших на него зло за прошлые обиды, при лиссабонском дворе не было недостатка и в людях, попросту ему завидовавших. Должность губернатора Индии была весьма почетной в глазах завистников, и многие фидалгу намекали королю на желательность, так сказать, «ротации кадров». Дом Мануэл, плохо разбиравшийся в людях, либо всерьез считал все одержанные португальцами до сих пор блестящие победы и достигнутые ими успехи в Индии даром небес ему любимому, либо полагал, что сделанное домом Афонсу вполне по плечу и любому другому из его, короля Мануэла, верноподданных. Иначе непонятно, как король мог со спокойным сердцем заменить Албукерки такой серой во всех отношениях личностью, как Лопу Суариш…
Дом Лопу Суариш ди Албергария, или ди Алваренга, в принципе, совсем не рвался в тропики. В Португалии он оставлял богатое поместье и двух любимых дочерей, да к тому же страдал «падучей болезнью», то есть эпилепсией. Лишь тщеславие и зависть побуждали его «спихнуть» Албукерки, чтобы самому занять его место. Ради этого Суариш, в промежутках между эпилептическими припадками, и тянул, через своих родственников при дворе, за все возможные ниточки.
Эти интриги начались еще в 1513 году, однако в почте, доставленной в Индию «перечным флотом» 1514 года, прибывшим в сентябре месяце в Кочин, не содержалось ни малейшего намека на какие-то предстоящие «кадровые перестановки».
Албукерки наметил на предстоящий год поистине грандиозную программу. Он намеревался взять приступом Аден, совершить экспедицию в Суэц, уничтожить там военные корабли египетского султана, построить на западном побережье Красного моря, в Массауа, мощный форт. После чего совершить плавание к восточному побережью, «чтоб посмотреть, что можно сделать с Джиддой. Я намереваюсь целый год оставаться в Красном море, а на обратном пути заняться Ормузом».
