Как-то ночью Раис Ахмед, с обнаженным мечом в руке, поднял с постели полусонного властителя Ормуза и, приставив клинок к его груди, спокойным голосом спросил: «Теперь Вы убедились, Государь, что я могу убить Вас в любое мгновение, когда сочту нужным?»
Следует знать, что целью воспитания, получаемого несчастными малолетними царями Ормуза вовсе не было превращение их в доблестных мужей со стальными нервами и неустрашимыми сердцами. Униженно моля Раис Ахмеда о пощаде, царь Туран бросился ему в ноги, передав племяннику Раснорадина всю полноту власти, сам же с тех пор вел «растительное» существование на положении бессильного и беспомощного пленника в своем собственном дворце. За каждым его шагом следили соглядатаи Раис Ахмеда, неусыпные, словно стоглазый Аргус.
[101] И лишь сознание того, что царь Туран любим народом (знать бы только, за что!), удерживало Ахмеда от его убийства. Между тем, он незаметно наполнял Ормуз все большим количеством своих сторонников, прибывавших из Персии, чтобы, накопив достаточно сил, силой захватить престол Ормуза и уж тогда окончательно расправиться с Тураном.
Неожиданное появление в Ормузе португальских кораблей нарушило запланированный ход реализации этих зловещих планов, спутав Раису Ахмеду все карты. Для отчаявшегося же бедного Турана внезапно забрезжил слабый луч надежды на спасение. Возможно, в свой последний час он обретет, по милости Аллаха, избавителя.
Сицилиец Николау, проведший два года, в качестве посла Кожиатара, при дворе дома Мануэла, возвратился в Ормуз на борту корабля португальского флота. Однако он опасался появляться в городе из-за своего повторного перехода в христианскую веру. За вероотступничество ему грозила казнь. Поэтому Албукерки потребовал от ормузских властей заложника, в залог безопасности Николау. Поскольку весь Ормуз жаждал увидеть своего посланца, возвратившегося целым- невредимым из далекой Португалии, и узнать от него, «ладно ль за морем иль худо», Раснорадин велел доставить своего всячески отпиравшегося сына, в качестве заложника, на борт португальского флагмана, где бедный ормузский юноша пребывал в постоянном страхе — так он боялся португальцев. Не успокаиваясь от ласковых речей Албукерки, не принимая ни питья, ни пищи, он молча сидел, скрючившись, на маленькой скамеечке, таращась на чуждое ему окружение и судорожно сжимаясь в комочек, как только кто-нибудь к нему обращался.
Следующие дни прошли в обмене посланиями и посланниками. В ходе каждого «раунда» переговоров взорам португальцев всякий раз представал отличавшийся необычайной красотой молодой человек лет тридцати, нависавший, держа руку на рукояти драгоценного кинжала, над креслом царя (подаренном ормузскому владыке в свое время генерал-капитаном), опираясь локтем другой руки на его спинку. Это был Раис Ахмед. Не укрылось от португальских переговорщиков и нечто другое: все фразы, произносимые царем Тураном, диктовались ему Раис Ахмедом. Для Албукерки же Раис Ахмед не существовал. Генерал-капитан во всем ссылался на договор 1507 года, и потому пригласил на борт своего флагмана Раснорадина (единственного остававшегося к описываемому времени в живых из подписавших этот договор представителей ормузской стороны) для переговоров по вопросу недостроенного португальского форта.
Одряхлевший, скрюченный подагрой, визирь недоверчиво взирал на свисавшие с бортов высоких португальских кораблей веревочные лестницы. Одна лишь мысль о том, что ему придется взбираться вверх по такой лестнице, как обезьяне — по лиане, наполняла его сердце ужасом. Насколько приятнее было бы подниматься на борт галеры с ее низкой палубой!.. Узнав об опасениях визиря, Албукерки снизошел к его преклонному возрасту и согласился перенести «саммит» на борт галеры.
На борту пышно разукрашенной галеры Сильвештри Коршу визирь и губернатор Индии крепко обнялись, как два родных, любящих брата, много лет пребывавшие в разлуке, но наконец-то воссоединенные судьбой. В ходе беседы, проходившей в «теплой, дружественной обстановке» (выражаясь языком советских СМИ времен детства-отрочества-юности автора настоящей книги) они долго предавались воспоминаниям о добром старом времени, прежде чем перешли к главной, опасной, теме «саммита». Против строительства форта португальцами на ормузской территории как такового у Раснорадина возражений не было. Возражал он против предварительно оговоренного места строительства этого форта, сочтя его, на этот раз, расположенным в опасной близости к дворцу ормузского
царя. По словам визиря выходило, что царь Туран желал бы перенести строительство форта в другое, более отдаленное от его дворца, место, выражая при этом готовность полностью оплатить из собственных средств как работы по сносу недостроенного форта на старом, так и строительство нового форта на новом месте. Но — вот незадача! — Албукерки и слышать не хотел ни о каком новом месте для нового форта и ни о каком новом форте вообще. И в то же время не только полностью одобрял желание царя Ормуза оплатить строительство форта, но и считал это единственным возможным вариантом решения вопроса. Потом дом Афонсу, правда, несколько смягчил свою позицию, и предложил в качестве единственно возможного альтернативного варианта построить новый португальский форт, рядом с мечетью! Сломленный этим кощунственным предложением, Раснорадин согласился на достройку форта рядом с царским дворцом на царские же деньги.
Тем не менее, вопрос не мог считаться окончательно решенным, пока не была устранена угроза в лице Раис Ахмеда, под чьим давлением царь Туран мог отказаться ратифицировать новое соглашение. Губернатор Индии счел, как обычно в критических ситуациях, что «промедление смерти мгновенной подобно» (выражаясь словами Государя Петра Алексеевича). Пробудившись наутро ото сна, жители Ормуза увидели на мысу, на котором медленно разрушался под влиянием времени и погоды, португальский «долгострой», возведенную всего за одну ночь вокруг недостроенного форта «циркумвалационную линию», выражаясь языком европейских военных инженеров — внешнее ограждение, состоявшее из частоколов, снятых с галер запасных «банок»-скамей, наполненных морским песком корзин и прочих материалов, годных для возведения баррикады, с угрожающе зиявшими в оставленных в заграждении для ведения артиллерийского огня проемах жерлами пушек. Кроме участка с недостроенным фортом, Албукерки завладел всеми расположенными на берегу домами, отведенными им под квартиры португальских офицеров и солдат.
Теперь настало время оказать прибывшему вместе с Мигелем Феррейрой из Персии послу шаханшаха прием, да такой, чтобы о нем еще долго судачили и вспоминали не только в Ормузе, но и в Персидской державе.
С этой целью на участке, окруженном баррикадой, плотники сколотили большую, высокую, трехступенчатую платформу, устланную затем коврами, на которых были разложены большие подушки зеленого бархата. Губернатор португальской Индии, разодетый в черный атлас, резко, но выгодно контрастировавший с его ставшей к описываемому времени не просто седой, но совершенно белой бородой! — восседал в середине платформы в зеленом, украшенном золотом кресле. За ним полукругом стояли фидалгу, в своих лучших одеждах, а за ними, пажи, каждый — с копьем и щитом своего господина.
