VI
Франция, Париж,
Июнь 1879 г.
В июле Париж великолепен – особенно после того, как барон Осман по указанию Наполеона III-го обустроил для прогулок парижан Булонский лес и парки Монсури и Бют-Шомон. А, главное, безжалостно перекроил средневековые улочки и кварталы, прорезав их широкими бульварами-осями, открывающими восхитительные перспективы на городские достопримечательности. И, что бы ни твердили злопыхатели касательно того, что сделано это отнюдь не для удобства фланирующей публики, а чтобы удобнее было картечными залпами разгонять очередную «революцию» – всё равно, чудо, как хорошо стало в этом городе, подлинном сердце Европы!
– Опять я толком не увижу Париж! – жаловался Греве, шагая рядом с Остелецким. Оба были в партикулярном платье, а барон, кроме того, вертел в пальцах изящную, с серебряным набалдашником тросточку. Другую руку, согнутую в локте, он прижимал к боку, и только внимательный наблюдатель разглядел бы, что пальцы в чёрной кожаной перчатке не шевелятся.
– Перед свадьбой мы на два дня заехали сюда с Камиллой – так целыми днями только и делали, что мотались по модным магазинам! Как будто, нельзя было по почтовому каталогу выбрать и заказать…
– Не понимаешь ты женского сердца, Карлуша. – усмехнулся Остелецкий. – Для любой уважающей себя дамы посещение модистки или, не дай бог, шляпной лавки сродни священнодействию, никакими каталогами его не заменить.
– Всё равно досадно! Думал провести здесь хотя бы недельку, а тут – давай-давай, гони гусей! Повременить, что ли, нельзя?
– Нельзя, дружище! Никак нельзя, уж не обессудь. Времени у нас всего ничего – не позже, чем через три дня нам надо быть в море.
– «Нам»? – барон подозрительно сощурился. – У меня вообще-то медовый месяц…
– Постараемся вас не стеснять. «Луиза-Мария», если верить описанию в регистре Ллойда – достаточно крупное судно. Прикажешь оборудовать для моих людей помещение в низах кубрик, ну и мне какую ни то каютку выделишь – мешать вам не будем, слово чести. Ну, разве что, сам захочешь побеседовать…
Побеседовать им было о чём. Старые приятели встретились, как и было условлено, в ресторане отеля «Le Meurice», и после недолгого обеда, отправились прогуляться по бульварам. «У стен есть уши, – наставительно говорил Остелецкий, – а в отеле в особенности. Дела наши секретные, так что давай-ка, побеседуем на свежем воздухе. Так спокойнее».
Их в самом деле никто не беспокоил, хотя на бульваре Сен-Жермен было довольно оживлённо. По брусчатке тарахтят железные шины экипажей и цокают лошадиные подковы, с лотков на высоких тонких колёсах торгуют жареными каштанами, сладостями и имбирным лимонадом. Остроглазые девицы в крахмальных наколках, с корзинами свежесрезанных фиалок и тюльпанов предлагают душистый товар фланирующим парочкам. Деловито беседуют на ходу мужчины в кепи и котелках, а одинокие зеваки, высматривают свободную скамейку, чтобы устроиться на ней с газетой. Никто ни на кого не обращает внимания – и только вездесущие гамены шныряют в опасной близости от карманов прогуливающейся публики.
– Вы бы поостереглись, Гревочка. – Остелецкий цыкнул на особо шустрого оборванца в драном солдатском кепи и рабочей блузе до колен, пристроившегося, было, за спиной у барона. – Вмиг без портмоне останетесь!
Греве покосился на сорванца, нахмурился и угрожающе поднял трость. Мальчуган отскочил, сделал непристойный жест и выкрикнул что-то непонятное, но наверняка обидное. Барон ответил юному прохвосту оборотом из малого шлюпочного загиба.
– Да оставьте вы его, барон… – Остелецкий схватил Греве за рукав, не давая тому перейти от слов к действию. – эти оборванцы тоже, своего рода, парижская достопримечательность. Сочинения Виктуара Гюго помните? Не исключено, что вы сейчас едва не вытянули по плечам какого-нибудь Гавроша. И, не забывайте: мы с вами не в Охотном Ряду. Если так уж хочется обложить кого-то по матушке – используйте тевтонскую речь, она в плане сквернословия весьма богата и занимательна.
Говорили они по-немецки, которым оба владели в совершенстве.
Греве проводил юного парижанина недовольным взглядом, пожал плечами и двинулся вслед за приятелем. Тот прав, конечно: имея в кармане шведский паспорт, по которому он и приехал во Францию, Остелецкий не желал рисковать тем, что в них опознают подданных Российской Империи – благо соотечественников в Париже хватало во всякое время года.
– Кстати, как ты прибыл сюда? – поинтересовался Греве, когда бульвар Сен-Жермен остался позади.
– А по чугунке дружище, сиречь, по железной дороге. Из Петербурга до Варшавы, потом до станции Вержболово. Там вагоны переставили на узкую колею – и привет Восточно-Прусская Восточная железная дорога! Лучше расскажи, как сумел уговорить на эдакую авантюру супругу?
– Да уж пришлось постараться. Спасибо, попалась в журнале статейка одного французского учёного насчёт сокровищ местных индейских царьков – инками их называли, кажется. Камилла, как услышала – сразу загорелась. Сейчас строит планы экспедиции в отроги Анд и даже выписала из Швейцарии какие-то особые башмаки для горных восходителей.
Остелецкий ухмыльнулся.
– Смотри, Карлуша, как бы и правда, не пришлось в горы лезть! Там, как я прочитал, сплошь лёд, снег да королевские кондоры.
– А, вздор… – легкомысленно отмахнулся барон. Прибудем в Чили, придумаю что-нибудь убедительное. А пока, давай-ка поищем, где бы поужинать? У меня, признаться, кишки сводит.
Может, в «Фоли-Бержер»? – предложил Остелецкий. Тамошняя кухня вполне даже комильфо, и барышни танцуют весьма пикантные…
– Ты, видать, погибели моей хочешь? – Греве сделал испуганные глаза. – Если баронесса узнает, что я посещаю подобные заведения, да ещё и без неё – со свету меня сживёт. Нет уж, поехали назад в отель, там и поужинаем. Заодно представлю тебя супруге – раз уж нам предстоит провести целый месяц на одном пароходе, лучше познакомиться заранее.
– Так она с тобой в Париже? – удивился Остелецкий.
– А ты чего хотел, братец? У нас медовый месяц, иначе никак.
И махнул тростью, подзывая фиакр.
Париж, набережная Сены.
Несколькими часами позже.
– …а потом пришла жена того, длинного. Они перед ней расшаркались, велели подать ещё бутылку вина и посидели полчасика. Потом парочка поднялась наверх, в номер, а второй вышел из отеля, взял фиакр и велел ехать к «Фоли-Бержер». Я за ним прицепился и видел, как он вошёл в двери. Наверное, до сих пор там сидит – в этом заведении самое увлекательное программа начинается после полуночи, раньше оттуда никто не уходит, и уж тем более, одинокий мужчина.
Они беседовали на набережной Турнель, возле парапета – массивной чугунной цепи, протянутой на чугунных столбиках. За парапетом несла мутные воды Сена, а вдоль тротуара тянулись знаменитые на весь Париж развалы букинистов. Там толпились студенты, чисто одетые мальчики в сопровождении гувернёров рассматривали тома приключений мсье Жюля Верна и тонкие сборники детективных повестей. Юный собеседник Бёртона (это был, конечно, он, но только без своей известной всем газетчикам Лондона бороды) презрительно посмотрел на них и пустил сквозь зубы длинный плевок – знак высшего презрения парижских гаменов.
