– Кондопога, Иван Фёдорыч, это сельцо в Олонецкой губернии, мне как-то случилось там побывать. А шлюп называется «Канандагуа». Тысяча четыреста длинных
[11] тонн, ход двенадцать узлов. Вооружение: два старых десятидюймовых дульнозарядных орудия и одна гладкоствольная сорокашестифунтовка. Построен в шестьдесят первом, участвовал в Гражданской войне на стороне южан. После войны включён в состав военно-морского флота САСШ, в семьдесят пятом году выведен в резерв. Теперь вот по нашей просьбе американцы передали этот кораблик перуанцам, а те дали ему название «Тормента» – по-испански это означает «буря».
Серёжа давал объяснения с удовольствием – это ведь он принял судно в Портленде и привёл его в Сан-Франциско. Теперь шлюпу предстояло сопровождать «Тупак Амару» в Кальяо.
– С командой как обстоят дела? – спросил Повалишин, разглядывая шлюп. Корабль ему нравился. Клиперский форштевень, корпус с лёгкой седловатостью, три мачты, несущие парусное вооружение барка, слегка отклонены назад, выдавая хорошего парусного ходока.
– Команду приняли в Портленде. Половина матросов и унтеров наши, русские – в-основном, артиллеристы, боцмана, машинные кондукторы и механики. Набраны охотниками с нашей эскадры, что стоит сейчас в Нью-Йорке и прибыли на Западное побережье по железной дороге. Остальные матросы и офицеры – перуанцы.
– И как вы с ними объясняетесь?
– С офицерами я говорю по-английски – они почти все получили образование в САСШ и отлично знают язык. С матросами сложнее. О дисциплине имеют понятие не больше, чем об английском, ходили раньше на коммерческих парусниках, с современными механизмами обращаться не умеют. Я поставил их под начало наших старшин и кондукторов. Те объясняются, по большей части, по матери или в рыло.
– И что, помогает?
– А то, как же? Кулаки у флотских унтеров – не приведи Николай-угодник, что твоя дыня. Тут и по-китайски заговоришь.
– У меня, на «Тупак Амару» та же картина. – кивнул Повалишин. – Ничего, пока справляюсь. Надеюсь, пока дотащимся до места назначения – команды пообвыкнутся на своих новых кораблях, сладятся, машины и механизмы освоят. Я попросил американцев передать нам дополнительный комплект практических снарядов – сколотим щиты, проведём учебные стрельбы. Боюсь, когда прибудем на место, отдыхать не придётся. Газеты пишут об активных боевых действиях на море, так что не сомневаюсь, нас сразу бросят в дело.
– Выходим послезавтра? – осведомился Серёжа.
– Да, с утренним бризом. Сегодня заканчиваем с угольной погрузкой, принимаем провиант, свежую воду – и в путь.
– Обидно… – вздохнул Серёжа. – Город посмотреть не успею. Я же сразу уехал в Портсмут, только здешний порт и рассмотрел.
– Да, город прелюбопытный. – согласился Повалишин. – Сущее смешение языков: европейцы всех мастей, мексиканцы, негры, китайцы, даже индейцы встречаются. А кое-кто именует его даже «Западным Парижем». Кстати, тут немало и наших соотечественников. Название даже есть – «Русская горка», там во времена Золотой Лихорадки было православное кладбище. Да и помимо того немало интересного, одна канатная конка
[12] чего стоит! У нас в России таких пока нет.
Серёжа снова не удержал вздох. Канатная конка – это, конечно, интересно, но служба есть служба. Пусть и перуанская.
– Кстати… – Повалишин поспешил отвлечь собеседника от невесёлых мыслей. – Сегодня получили депешу из Нью-Йорка: у берегов Панамы к нам присоединится ещё одно судно. Не судно даже – так, судёнышко. Минный паровой катер, один из трёх, построенных по перуанскому заказу в Норфолке. Два других уже отправились к законным владельцам, а этот вот задержался. Катер доставили на пароходе к восточному побережью Панамы, потом в частично разобранном состоянии перевезли по железной дороге через перешеек, а дальше он пойдёт своим ходом.
– А дойдёт? – недоверчиво спросил Серёжа. – Скорлупка же!
– Если понадобится – потащим на буксире. Всё же, маршрут наш вдоль берега, риск не такой сильный, как в открытом океане. А, в общем, Сергей Ильич, – Повалишин улыбнулся собеседнику, – справимся как-нибудь. Не боги горшки обжигают, верно?
Вечереет. На рейде Сан-Франциско – "Фриско", как называют его жители – ещё светло. Но уже скоро крупные, как самоцветные камни, звёзды скоро рассыплются по чёрному бархату калифорнийского неба. С берега доносится конское ржание, смех, где-то вдали оркестр завёл что-то бравурное – город готовится к развесёлому вечеру. А на борту броненосного тарана «Тупак Амару» продолжается служба, вот только обороты, несущиеся с полубака, звучат почему-то отнюдь не по-испански.
– Значит так, салага! Слушай сюда и крути на… прыщ. Видишь эту хренотень? Даже если, упаси Хосспыдя, сам архангел Гавриил спустится к тебе из своей душегубки и скажет: "Хуанито, раб Божий, перемать тебя в клюз, дерни вот ту пи… хреновину, и будет тебе рай с бубенцами", – не верь! Потому как… потому как если ты дёрнешь эту хреновину, то вон там закрутится халабуда… Вон та, видишь? На которую цепь намотана? Вот! Халабуда закрутится, едрёмть, и устроит нам полундру под названием "якорь в воду, ж. а пароходу". А уж что после этого я сделаю с тобой… ты, Хуанито, лучше тогда поди и кинься в воду. Чтобы, значить, не мучиться…
Старшина перевёл дух и огляделся. И – на счастье матроса-перуанца, низкорослого, чернявого, с горбатым носом, блестящими, как греческие маслины, глазами навыкат и головой, перевязанной пёстрым бумажным платком, обнаружил новый предмет для своей унтер-офицерской бдительности.
– Э-та чего, а? Чья корма, растудыть тебя вымбовкой через бонавентур-таль, сползает по трапу, аки запойный звонарь с колокольни?
Возмущение старшины понятно. По вбитым годами службы понятиям спускаться по трапу спиной вперёд дозволено только обитателям кают-компании. Для постояльцев же кубриков это смертный грех, непреложное свидетельство отсутствия флотской лихости. Им положено слетать вниз бесом, едва касаясь ногами ступенек.
Владелец «кормы», явно не ожидавший такого обращения к своей персоне, поворачивается. Старшина подскакивает, как ужаленный, и вытягивается во фрунт.
– Охти, царица небесная… – он пихает перуанца локтем так, что бедняга едва ухитряется устоять на ногах. – Смирно, перуанская твоя морда!.. Виноват, вашсокобродие хас-спадин каперанг! Старшина Дырьев…
– Вольно. – отвечает Повалишин, немало позабавленный происходящим. – Ну, Дырьев, чем занят?
– Да вот, вашсокобродие, – старшина покрывается холодным потом (срамота несусветная, командира не узнал!) – разъясняю ентой нерусской харе, как обращаться со стопором якорной лебёдки.
– Дело нужное. Только ты, это, голубчик… Подоходчивее надо, подоходчивее. И кратко. Краткость, как известно, сестра таланта.
