– Ну, ты даешь! – восхитился я красноречием друга.
– Я еще и не такое могу, – отмахнулся Жан-Поль.
И не соврал. Он действительно мог многое. Например, выиграть суд у компании «Эйр Франс» и заставить гиганта платить по счетам. Летом девяносто девятого года Тузе пригласили поработать помощником арбитра в матче на звание чемпионки мира между Алисой Галяммовой и китаянкой Се Цзюнь. Он вылетал на вторую часть матча в Пекин, как обычно с французской стороны аэропорта в Базеле с пересадкой в Париже. Потом он утверждал, что во время регистрации ему, как мне когда-то в глуши в Бретани, явилось провидение, и внутренний голос начал настойчиво шептать, что зарегистрировали его с какой-то неохотой и так недоверчиво, что наверняка в Париже возникнут неприятности. Причем звучал этот внутренний голос настолько громко, что заставил его позвонить помощнику министра обороны и попросить прислать в парижский аэропорт журналистов. Почему так бывает? Как срабатывает это так называемое шестое чувство, мне неведомо, но знаю, что, как только Тузе подошел к стойке регистрации в Париже, ему объявили следующее:
– Вы не можете лететь по одному билету, месье!
– Что вы имеете в виду?
– Понимаете, – молодой работник авиакомпании смутился, – ваш вес…
– А что с ним не так?
– Вы, вы… довольно корпулентны, и мы не можем посадить вас на одно место.
– Ах, не можете! – Природная агрессивность и напористость Жан-Поля тут же вышли из-под контроля, и разразился грандиозный скандал, заснятый телевизионщиками, заранее приглашенными Тузе. Моего друга заставили купить второй билет, и пока он с комфортом добирался до Пекина, сюжет об этой вынужденной покупке показали телеканалы всего мира с подтекстом безоговорочного осуждения в адрес «Эйр Франс». В аэропорту Пекина его встречали с камерами как героя, устроили пресс-конференцию буквально на выходе из самолета, и в прямом эфире Жан-Поль пообещал заставить авиакомпанию признать свою непростительную ошибку. Надо заметить, что бросать своих слов на ветер мой друг не собирался. Во время полета он заснял на камеру полупустой самолет, в котором было такое количество свободных кресел, что немало пассажиров позволили себе с комфортом растянуться на рядах. Жан-Полю было что предъявить авиакомпании, и он подал в суд с требованием предоставить ему одному личный самолет рейсом Париж – Пекин и обратно. Причем это должен был быть не маленький частный джет, а огромный пассажирский лайнер.
Скандал вышел настолько грандиозным, получил такой большой резонанс, что «Эйр Франс» решила потушить его и не доводить дело до скандального процесса, интерес к которому обещал уничтожить репутацию авиакомпании, которую Тузе уже изрядно пошатнул. В итоге Жан-Поль подписал мировое соглашение, по условиям которого вся его семья (он, жена, дочь с мужем и внук) совершают за счет «Эйр Франс» кругосветное путешествие, останавливаясь там, где пожелают. А пожелало семейство Тузе посетить Америку, Гавайские острова и Японию. Удивительно, что, получив такие бонусы от своего немаленького веса, добившись равноправия, показав всему миру, что людей нельзя разделять по особенностям внешности, Жан-Поль в один отнюдь не прекрасный день решил всерьез заняться похуданием, и его настойчивое желание довести себя до совершенства оказалось таким стрессом для организма, что друг мой вскоре после этой решительной борьбы с лишним весом серьезно заболел и очень быстро умер. К счастью, он продолжается в своей дочери Стефании, которая блестяще вела его дела, была личным помощником и секретарем, подарила ему трех внуков. Жан-Поль живет в открытой нами шахматной школе Бельфора и будет жить в моей памяти столько, сколько мне отпущено свыше.
Я буду помнить и с удовольствием рассказывать занимательные истории о наших путешествиях. О том, как однажды мы оказались где-то в центре Франции в абсолютной глухомани без капли бензина в баке. Или о том, как у него украли восемь тысяч евро во время моего выступления в одном из самых фешенебельных отелей Парижа «Георг V» и отказали в какой-либо компенсации. Сколько удивительных моментов, сколько жизненных красок подарил мне Жан-Поль, и, конечно, именно он подарил мне ту Францию, которую я знаю и люблю.
В Париже живет еще один мой хороший друг – македонец Жан Павлевский. Родители его до последних своих дней жили в Скопье, а он в начале шестидесятых годов перебрался во Францию, где создал издательство экономической, политической и военной литературы под названием «Экономика». Бизнес оказался очень успешным, сейчас «Экономика» – одно из самых известных издательств в Европе в своей области. В свое время газета «Фигаро» одним из трех заветных желаний французского студента называла выпуск книги в «Экономике». Меня познакомил с Павлевским руководитель ВААП Николай Четвериков, у которого было много деловых связей в Германии и во Франции. Он понимал, что издательство у Жана не совсем моей направленности, но знал, что Павлевский любит Россию намного больше иных россиян и может глубоко заинтересоваться моей персоной. Действительно, не так много встречал я иностранцев, да и не только их, с таким трепетным, нежным и уважительным отношением к России. Не могу точно сказать, что конкретно заставило Жана настолько проникнуться нашей страной, но очевидно, что чем-то она его крепко зацепила. Ожидания Четверикова оправдались: Павлевский загорелся идеей издания моих шахматных трудов, и здесь дело пошло гораздо дальше пустых разговоров и обещаний. Мы очень плотно сотрудничали: подписывали контракты, выпускали книги. Так я оказался среди авторов издательства, в котором выпускали свои мемуары и научные военные труды все самые известные генералы Франции и даже Генеральный директор ЦРУ.
Будучи профессором Сорбонны, Жан познакомил меня со своим коллегой, с которым мы в соавторстве написали книгу по философии социальных наук, и книга имела большой успех не только во Франции, но и в Китае, который сейчас, с моей точки зрения, занимает первое место в мире по интересу к чтению. Нигде в мире не видел я таких огромных книжных магазинов – размером с «Центральный Детский мир» – как в Китае. Думаю, одной из причин их теперешнего господства на мировом рынке и развитой экономики является высокий уровень развития населения, который достигается именно чтением.
Но вернемся к путешествиям по Европе. Рассказывая о них, не могу не упомянуть Италию с ее дивными даламитами и раскинувшемся на подступах к ним величественным озером Гарда; с бурлящим жизнью Неаполем, захваченным в плен застывшей на века лавой Везувия; с дивной, немного провинциальной Флоренцией, в умопомрачительных музеях которой, впрочем, нет ничего провинциального; с покачивающейся на волнах Венецией, которая, несмотря на толпы туристов, всегда самобытна и величава, и, конечно же, с многоликим, завораживающим Римом, где все: и щебетание скворцов, и ненавязчивое журчание Тибра, и запах пасты с трюфелем, и дивные виды на площадь Венеции, на Колизей, на Ватикан, на замок Ангела, на площадь Навоны, на каждый уголок, наполненный дыханием истории, кружат голову, притягивают, завораживают, проникают в твое нутро и не отпускают уже никогда, живут в воспоминаниях, манят и заставляют мечтать о возвращении. А какой в Италии варят кофе – крепкий, терпкий, с той самой горчинкой, что не только не портит вкус, а делает его уникальным, неповторимым и абсолютно итальянским! Куда бы вы ни зашли в поисках чашки эспрессо, будь то дорогой столичный ресторан или небольшая таверна в горной деревушке, можете быть уверены: напиток вас не разочарует. Каждый следующий глоток сваренного в Италии кофе кажется самым лучшим, от него невозможно отказаться, вкус его не может надоесть, а потому остается только удивляться, какой же неуловимый секрет приготовления или обжаривания кофейных зерен удалось постичь жителям Апеннин. А мороженое! За шарик восхитительного джелатто итальянцам можно простить многое: и чрезмерную эмоциональность, и некоторую безалаберность, и частую безответственность, и неуемную горделивость, которая, бесспорно, бьет через край, но, черт возьми, она абсолютно оправданна. Кто еще может похвастаться Сикстинской капеллой, кто подарил миру да Винчи и Рафаэля, которые бередят душу, и Гуччи, и Версачи, которые радуют глаз? И пицца, и кофе, и мороженое, и еще столько всяких «и», что невозможно не возгордиться.
