Итак, приход к власти Горбачева принес много проблем не только большой стране, но и лично мне. Я не берусь судить со всей ответственностью о том, что было бы, если бы… Да и дело это неблагодарное. Уверен, что и Михаил Сергеевич сам глубоко и долго размышлял над этим вопросом. Я считаю, что сделал он много хорошего, но серьезно ошибся в том, что начал одновременно проводить и политические, и экономические реформы. Именно эта ошибка привела, на мой взгляд, и к развалу СССР, и к политическому краху самого Горбачева.
Что касается меня самого, то признаюсь честно, своего краха мне удалось избежать с большим трудом. При Горбачеве начался расцвет власти Гейдара Алиева и Александра Николаевича Яковлева, которые активно продвигали Каспарова и всеми допустимыми и даже недопустимыми способами мешали мне заниматься своим делом. Не буду вешать ярлыки, клеймить или оскорблять людей, которых уже нет на свете, но для того, чтобы читатели понимали суть характера того же Яковлева, могу привести такой пример. Когда Александра Николаевича перевели из Ярославля на его первую московскую должность инструктора Отдела пропаганды, жил он на одной лестничной площадке с моим хорошим другом Алексеем Капитоновичем Серовым. Так как до личного автомобиля Яковлев тогда еще не дослужился, Серов частенько подвозил соседа на работу. И, как впоследствии поведал мне Серов, однажды Яковлев признался ему, что хромота, которую всем он выдает за отголоски военного ранения, – на самом деле следствие производственной травмы, а на фронте Александр Николаевич даже и не был, хотя увлеченно об этом сочинял.
Яковлева часто называют глашатаем перестройки и одним из первых поклонников демократии. Возможно, кто-то сумел почувствовать на себе его демократичность, но меня она обошла стороной, хотя в свое время с ним очень близко дружил Валентин Зорин – тот самый журналист, который помог мне составить письмо о поступке Корчного, – и Зорин убеждал меня в том, что от прихода Яковлева в центральный аппарат я могу ждать исключительно положительных изменений. Но Александр Николаевич, получивший высшую партийную позицию в идеологии, решил, что гораздо выгоднее примкнуть к Алиеву – первому человеку в правительстве Горбачева – и занять антикарповскую позицию. В нашем не слишком ласковом мире всегда удобнее держаться сильных. Уверен, что гораздо больше государственных людей предпочли дружить с Алиевым, а не противостоять ему, но ничем не прикрытая травля со стороны Яковлева была мне особенно неприятна. Было бы легче, если бы мы не были знакомы, но ведь это по его просьбе я три дня колесил за свой счет в Канаде в семьдесят девятом, тратил время, встречался с людьми. Так почему же за добро надо платить опалой?
В семьдесят седьмом году я выиграл открытый чемпионат Германии и познакомился с немецким журналистом Хельмутом Юнгвиртом – в то время одним из руководителей телевидения Северной Германии. Юнгвирт предложил мне сделать телепрограмму «Один ход в неделю» – играть в шахматы с немецкими телезрителями. Идея была интересной, но очень непростой в реализации, ведь колесить за мной по всему свету – задача не из легких. Однако бюджет, и не маленький, на передачу выделили, и съемочная группа действительно прилетала ко мне в любой уголок планеты. Приехал Юнгвирт и на последнюю неделю моего матча с Корчным в Багио, где радовался моей победе, как своей собственной. На Филиппинах он мне поведал о том, что в самолете случайно встретил знакомого – директора одной гонконгской фирмы, которая только что начала производить шахматные компьютеры. Более того, он даже показал мне новую забавную игрушку и предложил опробовать. Я с интересом воспользовался предложением проверить, на что способна машина. Ничего сверхвыдающегося в шахматных партиях в то время компьютер пока не мог, но опыт меня позабавил.
Спустя какое-то непродолжительное время я в зарубежной поездке увидел в журнале снимок, где рекламирую те самые компьютеры. На фото я в Багио увлеченно разыгрываю партию с машиной. Встречаюсь с Юнгвиртом и, разумеется, требую объяснений, на каких основаниях идет реклама. Хельмут не смущается ни на секунду и тут же говорит:
– Слушай, извини, просто забыл тебе сказать, ну не дурак ли? Я же подписал от твоего имени замечательный контракт. – Потом я узнал, что условия контракта были действительно более чем прекрасными. Розничная цена этих игрушек составляла девяносто восемь марок, покупали их охотно, поэтому производство постоянно наращивало обороты. А Юнгвирт согласно договору получал по одной или две марки не с каждого проданного компьютера, а с каждого произведенного. По-моему, весьма неплохая прибавка к жалованью. Меня Хельмут, однако, заверил, что будет получать исключительно комиссию, а все заработанные средства на законных основаниях передаст мне.
– Вообще-то, меня не деньги волнуют, – отвечаю журналисту. – Советским гражданам надо согласовывать такие мероприятия, нам запрещено принимать участие в рекламе за границей. У нас в Союзе рекламы практически нет, а тут коммерческая реклама, о которой никто и нигде у нас не знает. Как можно было такое делать, не сказав?!
– Ой, слушай, я не знал… – на голубом глазу врет Юнгвирт. – Но тебе не стоит переживать. Деньги ведь приходят мне на счет. Никто и не узнает.
Не зная в то время, как с этим разбираться и разбираться ли вообще, я отпустил ситуацию, а вскоре Юнгвирт сообщил мне, что фирма разорилась и реклама прекратилась. Рекламу я действительно больше не видел, а проверить существование фирмы в Гонконге из Советского Союза было невозможно. Я и думать забыл об этом случае, но в восемьдесят четвертом году, накануне нашего первого матча с Каспаровым, представители той самой компании обратились в ФИДЕ с просьбой о рекламе шахматистами своей продукции. Кампоманес, разумеется, поинтересовался их прошлыми заслугами, и ему с гордостью поведали, что Карпов уже принимал участие в рекламе их товаров. Были запрошены соответствующие бумаги, из которых следовало, что в общем и целом, они перевели Юнгвирту по сегодняшнему курсу около миллиона евро. Президент Шахматной федерации Германии Альфред Кинцель тогда подтрунивал надо мной и вспоминал, как говорил мне, что Юнгвирт – проходимец. Мне, однако, было не до смеха. Выходило, что не просто реклама с моим участием шла по всему миру, но и деньги за нее по документам были получены, а доказательств, что деньги присвоил себе Юнгвирт, у меня нет никаких. Я сразу понял, что Алиев и Яковлев, узнав об этом, с удовольствием воспользуются возможностью обвинить меня в левых доходах и спровадить с арены далеко и надолго. Решить проблему можно было только с помощью суда. Последней возможностью подать заявление после всех согласований и избежать срока давности за подобные преступления в пять лет стало время середины моего второго матча с Каспаровым.
Скандал, конечно, случился очень громкий. Юнгвирт был не просто журналистом, а очень известным в Германии политическим обозревателем и никак не ожидал, что я буду с ним судиться, да еще и на его территории. Но я не мог этого не сделать не только из жажды торжества справедливости, но и потому, что четко понимал: если не подам в суд, Алиев и Яковлев тут же призовут меня к ответу. Тем более что первый матч я у Каспарова выиграл со счетом 5:3.
Сложно сейчас судить однозначно, что послужило истинной причиной моего последующего проигрыша, да и ни к чему. Историю с судом сторонники соперника использовали на полную катушку, чтобы потрепать мне нервы: постоянно звонили, вызывали, требовали каких-то объяснений. Но в любом случае лучше на какое-то время снять с головы корону, чем отправиться в тюрьму. Информационный взрыв случился перед началом одиннадцатой партии, и меня начали буквально одолевать журналисты и всякие спортивные и партийные деятели, трезвоня и днем и ночью с провокационными вопросами и публикуя ежедневно обличающие статьи. Мой моральный облик не полоскал только ленивый. Если учесть, что всей советской прессой в то время как раз руководил Яковлев, я не мог не догадаться, откуда выросли ноги у этой травли. Уступив в конце концов Каспарову, я пошел на прием к Яковлеву и без всяких обиняков сказал:
