Впрочем, во время нашей первой встречи он еще не успел поменять фамилию и играл под отцовской фамилией Вайнштейн, которая ему нисколько не мешала. Все свои привилегии он обрел именно с ней. Но отца не стало, и окружение Гарри рассудило, что с фамилией матери пробиться в Советском Союзе будет проще. Возможно, в этом был резон. Но с другой стороны, пробились же каким-то образом Таль, Спасский, Ботвинник. Знаю, что на одной из встреч со зрителями кто-то поинтересовался как раз у Ботвинника, действительно ли Каспаров раньше носил другую фамилию и как относится к подобным изменениям сам Михаил Моисеевич. Ботвинник всегда отвечал на любые вопросы. Не было случая, чтобы, прочитав записку, он ее отложил, оставив без внимания. Пусть порой было слишком остро, пусть обидно и неприятно, пусть даже больно, но Ботвинник считал, что зритель имеет право знать. Отреагировал он и на это праздное любопытство, которое, в сущности, к его персоне никакого отношения не имело.
– Нормально, отношусь, – спокойно сказал Михаил Моисеевич. – Каждый человек имеет право так поступить. Признаюсь, я рос без отца и иногда раздумывал, не взять ли фамилию матери. – Он сделал многозначительную паузу, и кто-то из зала почувствовал его молчаливый призыв и спросил:
– А как фамилия матери?
– Рабинович, – не моргнув глазом объявил гроссмейстер, чем вызвал бурный хохот и продолжительные овации.
Что касается Каспарова, рискну предположить, что фамилия его мамы – армянки из Нагорного Карабаха – в первоначальном варианте звучала несколько по-другому, но думаю, что быть Каспарян в Азербайджане отнюдь не проще, чем Вайнштейном в СССР. А отказаться от фамилии отца? Я не могу судить Гарри, ведь ничего не знаю о его отношениях с папой. Возможно, все было бы по-другому, если бы тот не ушел из жизни. Но очень сложно не проецировать какие-то жизненные ситуации на себя и не расценивать поступки людей вне зависимости от собственных чувств и эмоций. Мне всегда казалось, что если отец ушел из жизни, все, что у тебя осталось, – воспоминания и фамилия, которую ты обязан носить с честью. Но, видимо, так считают не все. Для кого-то фамилия – пыль, мелочь, мусор. Отряхнулся и пошел дальше. Но не в этом ли проявляется моральный облик человека?
Кстати, трубить о притеснениях со стороны партии, на мой взгляд, со стороны Каспарова тоже достаточно безнравственно. Многие ли в восемьдесят первом году могли похвастаться, что КПСС приняла их – семнадцатилетних – в свои ряды? Вот так легко и просто, едва миновал возрастной ценз, без всякого кандидатского стажа? Минимальный возраст вступления в партию – восемнадцать лет – начинался обычно с года кандидатского стажа. То есть стать полноправным членом КПСС по нормам и уставу мог только девятнадцатилетний человек, а Гарри удалось это сделать в неполные восемнадцать. Да, членство в партии было мощнейшим подспорьем в достижении высот, обязательным условием продвижения по карьерной лестнице, и Каспаров оказался именно тем карьеристом, который воспользовался ступенькой, при этом презирая идеологию. На мой взгляд, всегда честнее оставаться чистым перед самим собой. Если ты не приемлешь происходящего в стране, если потом будешь рассказывать, как тяжело было двигаться в эпоху застоя, то как же тебя занесло в партию, которая и была воплощением этого застоя? И в столь юном возрасте, когда ни намекать, ни предлагать, ни тем более заставлять просто не могли. Не нравится тебе политика партии – отойди в сторону. Никто не заставляет быть смелым и кидаться на амбразуру. Все понимают, что проявление неповиновения может закончиться в лучшем случае высылкой из страны, а в худшем – психушкой или тюрьмой. Но зачем человеку, который мечтает стать чемпионом мира, так рисковать? Зачем губить свои мечты, рушить планы? Никто этого не ждал, все сосуществовали с системой и принимали ее законы, потому что хотели нормально жить. Но мало кто бежал вприпрыжку за красной машиной, уговаривая подобрать его как можно быстрее. А Гарри это сделал. Карьера без партбилета – не карьера, а строить ее вдумчиво, медленно, по кирпичикам Каспаров не хотел. Ему нужен был резкий взлет без потерь и опасных поворотов. Вот только, газуя на полную мощь, часто рискуешь испепелить все вокруг. Да и разговоры о том, что без членства в партии невозможно было стать чемпионом мира, – не более чем очередная и бездоказательная фантазия Гарри Кимовича. История как раз доказывает обратное. И Таль, и Петросян, и Смыслов, и Спасский, и я становились чемпионами мира, не имея в кармане партбилета, и его отсутствие нам никак не помешало достичь высот.
Считал ли я Каспарова опасным противником? Пожалуй, нет. Он был слишком юн, эмоционален и неустойчив, чтобы доставлять мне серьезное беспокойство. Возможно, кто-то захочет здесь провести аналогию с Корчным, который, помогая мне и способствуя переезду в Ленинград, тоже не видел никакой будущей опасности. Да, определенная схожесть есть, но, наверное, лишь в том, что я по сравнению с Корчным был еще более молод, чем Гарри по отношению ко мне. А помощников у Каспарова и без меня всегда хватало. И я бы именно его, а не себя сравнил с Корчным. Все склоки, все сплетни, все козни, что окружали наши матчи с Каспаровым, – все это я уже испытал в своей борьбе с Корчным. Что я знал о людях с другой стороны доски? Что их главная черта – беспринципность. Можно лгать, обвинять, порочить, выдумывать, менять точку зрения, только бы не прогадать. Возможно, чувство антипатии к сопернику должно помогать в борьбе против него. Больше накал страстей, больше желание победить. Но если с Корчным во время основных сражений мы представляли разные лагеря, то с Каспаровым продолжали играть за команду одной страны. А играть с человеком, который в любой момент может отступить от сказанного, увильнуть, переиначить в угоду обстоятельствам и собственной выгоде, – очень тяжело.
Боялся ли я нашей встречи? Конечно, нет! Каспаров любил изумлять публику заявлениями о том, как ему всячески мешали до меня добраться, как отговаривали играть с Корчным и вставляли другие огромные палки в колеса. Гарри Кимович, наверное, забыл, что именно я способствовал возвращению матча претендентов, который в конце концов и вывел его на меня. До тех пор пока судьба его встречи с Корчным оставалась под вопросом, Гарри считал возможным советоваться со мной, искать поддержки, приходить ко мне домой. Ему казалось нормальным пользоваться моими дружескими отношениями с Кампоманесом для возвращения своего матча. Но как только цель была достигнута, Каспаров переменился.
Нацелившись на последующую встречу со мной, он начал психологическую войну, которую считал неотъемлемым помощником в достижении звания чемпиона мира. Очевидно, так делает тот, кто ожидает поражения на честном пути. Первые звоночки прозвенели уже в Лондоне, куда мне удалось перенести матч Каспаров – Корчной из Пасадены. Организаторы турнира пригласили меня приехать и выступить в качестве почетного гостя в клубах бизнесменов и парламентариев. Но стоило мне прилететь, в посольстве тут же настоятельно порекомендовали мне убраться восвояси. Конечно, я не мог не подчиниться завуалированному приказу. Это сейчас не имеет значения, кто и что тебе говорит. Хотя если ты приближен к власти, не можешь ощущать себя совершенно свободным в любые политические времена. Но тогда нельзя было даже помыслить об ослушании, даже несмотря на титул чемпиона мира. К тому же мне не хотелось подводить посла СССР в Великобритании и портить с ним хорошие отношения. Пользуясь его расположением, я впоследствии поинтересовался причиной своей высылки из Лондона. И он признался, что Каспаров, узнав о моем приезде, позвонил Алиеву и потребовал меня удалить. Якобы он боялся, что Корчной, увидев меня, начнет переносить свою неприязнь с меня на Каспарова. Абсолютно нелепое предположение, если учесть, что к восемьдесят пятому году мои отношения с Корчным снова выровнялись, и Каспаров прекрасно об этом знал. А если бы и не так, то с какой стати Корчному испытывать неприязнь к моему же возможному сопернику? В общем, совершенно абсурдное предположение, имеющее своей целью только одно: продемонстрировать мне свое психологическое превосходство.
