Впрочем, вылетая в Элисту, я ничего знать не знал об этих умопомрачительных заявлениях. В самолете, помню, познакомился с Михаилом Шемякиным, который вез работы на выставку в Элисту по приглашению Кирсана и с энтузиазмом рассказывал, какие радужные перспективы обрисовал ему Илюмжинов. С Шемякиным потом столкнулся спустя несколько лет в одном из кабинетов, поинтересовался:
– Как прошла выставка?
– Да какая выставка?! – пожал плечами скульптор. – Одно название. Кирсан пообещал мне московский или питерский размах, а я – дурак – поверил. Он, правда, решил исправить положение и заказал мне огромную скульптуру священного животного. Сказал: поставим в степи, чтобы было видно издалека. А меня долго упрашивать не надо. Заказали – я делаю. Нанял людей, они мне все точно рассчитали: какой должна быть фигура, как ее поставить. Ну, я макет небольшой сделал, встречаюсь с Кирсаном, показываю. А он что-то замялся, голову опустил.
– Не нужно это, – говорит.
– Как не нужно? – удивляюсь. – Ты же сам просил. Все точно рассчитали, хорошо будет стоять. Никакие степные ветра не страшны.
– Ты не понимаешь. Не нужна такая фигура.
– Да как не нужна, Кирсан?! Почему?
– Понимаешь, тут такое дело…
– Да какое? Не томи уже душу! Говори.
– Такое дело…
– Ну же!
– Пока ты так долго исполнял заказ, мы священное животное поменяли.
На борту рейса Москва – Элиста ни я, ни Шемякин еще не знали о способности Илюмжинова менять и переделывать по своему разумению все что угодно. Я приехал на открытие матча в прекрасном настроении. Илюмжинов, безусловно, потряс всех присутствующих великолепной организацией и потрясающими музыкальными номерами: чудесные народные танцы, завораживающее гортанное калмыцкое пение, национальные ритуалы поклонения огню – сплошная услада зрения и слуха.
Как только закончилась феерия, я пошел на пресс-конференцию, где меня и огорошили вопросами об изменении правил матча. Я был уверен, что журналисты что-то напутали, но их активность не могла не насторожить. Освободившись от прессы, возвращаюсь на фуршет, посвященный открытию. Прихожу с опозданием и у входа вижу главного арбитра матча Герта Хайсена, которого знаю много лет. Вид у него определенно обеспокоенный, лицо почти зеленого цвета, в глазах растерянность, на лбу морщины, в руках дрожь.
– Что с тобой? – спрашиваю.
– Ничего. Тебе лучше поговорить с Илюмжиновым.
– Ты скажи, что стряслось. Я же вижу, что на тебе лица нет.
– Лучше поговори с Илюмжиновым.
– Ну, лучше так лучше. – Иду к Кирсану, искренне поздравляю с великолепно проведенным открытием и спрашиваю: – Кирсан Николаевич, мне кажется, какие-то проблемы с матчем возникли.
– Нет, почему? Какие проблемы? Все в порядке.
– Да вот журналисты мне на пресс-конференции намекали.
– Нет никаких проблем. Откуда такая информация?
– А что, и доигрывания, стало быть, не отменяли?
– Ах, доигрывания… – Кирсан похож на тетушку, только что вспомнившую о существовании дальней родственницы в глухом ауле. – Так это разве проблема? Это же плевое дело. Ну нет доигрываний и нет.
– Как это плевое дело?! – Еле сдерживаю подступившее бешенство.
– Ты понимаешь, журналистам гораздо интереснее, когда результат партии не затягивается. Сели – сыграли – разошлись. А у них горячие новости каждый день. Так что ни к чему эти откладывания, я думаю.
– А я знаете что думаю, Кирсан Николаевич?
– Что?
– Что вы блестяще знаете шахматы.
– Правда? – Он зарделся, не чувствуя подвоха.
– Правда. Поэтому завтра вы сядете за стол отстаивать звание чемпиона мира, а я уеду в Москву. – Не дожидаясь ответа, я покинул фуршет.
Илюмжинов заливал потрясение алкоголем, а потом устроил громкий скандал: жаловался, что никто не ценит его усилий, что он зря тратит свое время, что шахматисты – неблагодарные люди. Затем он во всеуслышание объявил, что никакого матча не будет, и отправился спать. Хорошо, что в Федерации нашлись разумные люди, которые все же решили понять причину конфликта. Обнаружив, что никаких бумаг с подписанными правилами в калмыцком офисе нет, они дозвонились до секретаря ФИДЕ, который, к счастью, как раз находился в Лозанне (ведь именно там расположена штаб-квартира Международной федерации), и попросили его помочь. Тот сразу поехал в офис, нашел наше с Камским письмо и отправил его в Элисту.
Сначала был разбужен Кирсан. Перед его носом помахали полученными правилами, попеняли и сказали: «Кирсан, ты не прав!» Затем среди ночи разбудили меня и радостно объявили, что доигрывания будут. Когда утром предстоит серьезный бой, вставать с кровати в три часа ночи – не лучший способ обретения формы, но терять матч с возвращенными правилами, конечно, не хотелось.
О конфликте до конца матча мы с Илюмжиновым не вспоминали. Игра была достаточно напряженной. И хотя я набрал необходимые шесть побед уже после восемнадцати партий, выигрыш был отнюдь не легким. Каждая партия могла повернуться по-разному, преимущество то оказывалось на моей стороне, то уходило к сопернику. Но удача решила остаться со мной, и одиннадцатого июля я в очередной раз удержал свою шахматную корону.
Победу отмечали командой на вилле, где жили. Приехали и радушные хозяева этого дома, которые меня поддерживали и от души за меня болели. Я был уверен, что свои шикарные новые апартаменты они предоставили в распоряжение моей группы из шести человек исключительно по собственному желанию и по доброй воле. Да и как мог я что-то другое предполагать? Мы часто живем во время таких матчей в частных домах, которые находят организаторы. Жить в доме во многом удобнее, чем в гостинице. И, как правило, нет никакой проблемы в том, чтобы снять в аренду помещение под наши нужды. Но калмыцкие хозяева в конце нашего пребывания разоткровенничались и рассказали, что в Элисте все было не совсем так.
Решив провести чемпионат у себя в республике, Илюмжинов затребовал у помощников списки новых частных домов. Самыми лучшими оказались два: один принадлежал директору строительной компании, второй – владелице торгового центра. Никакого значения то, что люди построили дома себе и сдавать их не собирались, для Кирсана не имело. Он потребовал предоставить недвижимость на несколько месяцев в его распоряжение. А как не предоставить? Илюмжинов был в Калмыкии ханом. Творил что хотел и разрешения на бесчинства не спрашивал. Сказал предоставить – значит будет исполнено. Противоречить ему никто не решился: задушил бы налогами, не дал бы работать. Лучше потерпеть немного, а потом жить в свое удовольствие.
Жить в удовольствие, однако, у хозяев нашего дома не получилось. Мы какое-то время поддерживали отношения, и я узнал, что Илюмжинов не терпит в людях не только неповиновения, но и малейших проявлений элементарной гордости. Оказалось, что по окончании матча он предложил владельцу виллы две тысячи долларов за беспокойство, а отказ принять эти деньги воспринял как личное оскорбление. И действительно начал зажимать, не давал нормально работать, устраивал бесконечные проверки, мешал развитию бизнеса. В конце концов люди были вынуждены уехать из Калмыкии.
