Каждый декабрь этот пустырь заполнялся елками, летом заезжие торговцы использовали его для продажи чучел животных или картин на бархате. А в преддверье Хэллоуина
[14]
пол-акра, расположенные между супермаркетом и банком, становились царством оранжевых тыкв. Всех размеров и форм, они лежали рядами, из них складывали пирамиды. Две, а то три тысячи тыкв ждали, пока из них приготовят начинку для пирогов или превратят в фонари.
Резчик сидел на металлическом стуле в дальнем углу пустыря. Виниловая обивка спинки и сиденья местами изменила цвет, потрескалась, чем-то напоминая лицо старика. Он держал тыкву на коленях, резал ее острым ножом и другими инструментами, разложенными под рукой на пыльной земле.
Томми Сацман не помнил, как он пересек это море тыкв. Вроде бы вылез из кабины, едва отец припарковался у тротуара, – это в голове отложилось, – а уже в следующее мгновение стоял в дальнем углу пустыря, в нескольких футах от этого необычного скульптора.
Десяток законченных фонарей лежали горкой на целых тыквах. Старик не просто вырезал грубые отверстия в виде глаз и рта. Он осторожно, слоями, подрезал шкуру, отчего на тыкве проступали черты лица. Пускал в ход краску, и каждое его творение обретало демоническую индивидуальность. Четыре банки с краской – красной, белой, зеленой и черной – стояли рядом со стулом. Каждая со своей кисточкой.
Фонари ухмылялись и хмурились, одни злобно, другие плотоядно смотрели на Томми. Их раскрытые рты – это тебе не просто дыры, как на обычных тыквенных фонарях, – резчик снабдил длинными клыками.
И все тыквы таращились на Томми. У мальчика даже возникло ощущение, что они его видят.
А когда Томми оторвался от тыкв, то заметил, что и старик пристально смотрит на него. Янтарные глаза засверкали, как только поймали взгляд мальчика.
– Тебе бы хотелось взять одну из моих тыкв? – спросил старик. Голос холодный, сухой, каждое слово резкое, отрывистое.
Томми потерял дар речи. Хотел сказать: «Нет, сэр, благодарю вас, сэр, нет», – но слова застряли в горле, словно он пытался проглотить большой кусок мякоти тыквы.
– Выбери ту, что тебе понравилась больше остальных, – резчик обвел рукой свои творения, но его глаза не отрывались от лица Томми.
– Нет, э... нет, благодарю, – наконец-то у Томми прорезался голос, дрожащий, с паническими нотками.
"Что со мной? – спросил он себя. – С чего такой страх ? Это всего лишь старик, который режет тыквы, превращая их в фонари".
– Тебя волнует цена? – спросил резчик.
– Нет.
– Потому что платить придется только за тыкву человеку, который сидит у ворот, цена одна для всех, а мою работу ты оценишь сам. Дашь, сколько, по-твоему, она стоит.
Когда старик улыбнулся, лицо его изменилось. И не в лучшую сторону.
День выдался погожим. Солнце пробивалось в зазоры между облаками, ярко освещая одни пирамиды из тыкв, тогда как другие оставались в глубокой тени. Но, несмотря на теплую погоду, холод схватил Томми в свои объятия и не отпускал.
Наклонившись вперед над недоделанным фонарем, который лежал у него на коленях, старик продолжил:
– Дашь мне, сколько захочешь... хотя должен предупредить: ты получаешь, что даешь.
Еще улыбка. Похуже первой.
– Э... – только и смог вымолвить Томми.
– Ты получаешь, что даешь, – повторил резчик.
– Правда? – спросил Френк, в отличие от Томми, крепкий, мускулистый, абсолютно уверенный в себе, шагнув к готовым фонарям-тыквам. Судя по всему, он слышал весь разговор. Конечно же, Френк указал на самое страшное из творений старика. – Сколько стоит этот фонарь?
Резчику не хотелось переключаться с Томми на Френка, а Томми просто не мог первым отвести глаз. Во взгляде старика ему чудилось что-то странное, непонятное и страшное: дети-калеки, бесформенные существа, как из кошмарных снов, ходячие мертвецы.
– Сколько стоит этот фонарь, старик? – повторил Френк.
Наконец резчик посмотрел на Френка... и улыбнулся. Взял лежащую на коленях тыкву, положил на землю, но не встал.
– Как я уже сказал, ты платишь, сколько считаешь нужным, и получаешь то, что даешь.
Френк взял в руки выбранный им фонарь. Тыква, из которой его вырезали, была большой, но не круглой, а бесформенной, расширяющейся книзу, с отвратительными наростами. Стараниями старика тыква стала еще более страшной: во рту сверху и снизу торчали по три зуба, дыра вместо носа заставила Томми вспомнить прокаженных, о которых частенько заходил разговор у костра в летнем лагере. Раскосые глаза размерами не уступали лимону. Насквозь старик прорезал только зрачок – по злобному эллипсу в центре каждого глаза. Эту тыкву старик полностью выкрасил в черный цвет, оставив лишь несколько полосок оранжевого на месте морщин у уголков глаз и рта. Морщины эти только усиливали ужас, которым веяло от тыквы.
Естественно, Френк просто не мог выбрать другую тыкву. Его любимыми фильмами были "Техасская резня" и сериал "Пятница, тринадцатое" о безумном убийце Джейсоне. Когда Томми и Френк смотрели эти фильмы по видику, Томми всегда жалел жертв, тогда как Френк восхищался убийцей. После просмотра "Полтергейста" Френк сокрушался из-за того, что вся семья выжила: он-то надеялся, что маленького мальчика сожрет какая-нибудь тварь, а потом выплюнет косточки, как арбузные семечки. "Черт, – прокомментировал Френк фильм, – хорошо хоть у собаки кишки вырвали".
И теперь Френк держал в руках черную тыкву-фонарь, с улыбкой изучая ее зловещие черты. Он вглядывался в зрачки, словно глаза фонаря были настоящими, а в их глубинах таились какие-то мысли... Казалось, "взгляд" тыквы загипнотизировал его.
"Положи ее, – мысленно молил Томми. – Ради бога, Френк, положи ее и давай уйдем отсюда".
Резчик теперь пристально наблюдал за Френком. Старик застыл, будто хищник, изготовившийся к прыжку.
Облака сдвинулись, закрыв солнце.
По телу Томми пробежала дрожь.
Оторвав, наконец, взгляд от тыквы, Френк спросил резчика: "Я дам вам, сколько захочу?"
– И получишь то, что дашь.
– Сколько бы я ни дал, фонарь будет мой?
– Да, но ты получишь то, что дашь, – отрубил старик.
Френк положил черную тыкву на землю, вытащил из кармана пригоршню мелочи. Улыбаясь, шагнул к старику, протягивая пятицентовик.
Резчик потянулся за монетой.
– Нет! – протестующе воскликнул Томми.
И Френк, и старик в изумлении уставились на него.
