В сумке молодой мамаши он нашел только одиннадцать долларов и сорок два цента. Остальное ровным счетом ничего не стоило. Билли другого не ожидал и совершенно не огорчился. Нравилось ему рыться в чужих сумочках. Грабежи женщин он полагал бизнесом, себя считал хорошим бизнесменом, но при этом получал огромное удовольствие, разглядывая вещи, которые принадлежали другим людям, прикасаясь к ним. Роясь в сумочке, он словно рылся в жизни ее владелицы. И когда его ловкие руки шуровали в сумке молодой матери, ему казалось, что он обследует ее тело. Иногда Билли брал вещи, которые не принимал скупщик краденого, – дешевые пудреницы, тюбики помады, солнцезащитные очки, – клал на пол и давил каблуками с таким ожесточением, будто на их месте находились женщины, которым эти вещи принадлежали. Легкие деньги служили неплохой мотивацией, но куда больше побуждало к действию ощущение превосходства над женщиной, которое он испытывал, глумясь над содержимым сумочек. Вот уж когда он получал глубокое удовлетворение.
К четверти восьмого он закончил исследование семи из восьми сумок. К этому времени Билли впал в эйфорию. Учащенно дышал, иной раз по телу пробегала дрожь экстаза. Волосы стали даже более масляными, чем всегда, лицо раскраснелось, блестело от пота. В какой-то момент он скинул пакетик "доритос" со стола и даже этого не заметил. Открыл вторую банку пива, но не притронулся к ней. Так оно и стояло, согревшееся до комнатной температуры и забытое. Мир Билли сузился до размеров женской сумочки.
Сумку сумасшедшей старухи Билли оставил напоследок: у него возникло предчувствие, что в ней его ждет сокровище, лучшая находка за день.
Сумка-то большая, из добротной черной кожи, с длинными лямками, одним отделением, закрытым на "молнию". Билли пододвинул ее к себе, какое-то время разглядывал, пытаясь представить себе, что он там найдет.
Вспомнил, как старая карга боролась за сумку, едва не заставив его достать нож. Билли уже приходилось резать женщин, такое случалось крайне редко, но тем не менее он знал, что ему это нравится.
И вот тут возникала серьезная проблема. Билли хватало ума, чтобы понять: он не должен разрешать себе пускать в ход нож, какое бы удовольствие он от этого ни получал. К столь действенному средству он мог прибегать лишь в случае крайней необходимости. Если браться за нож слишком часто, он просто не сможет остановиться, и тогда для него все будет кончено. Копы предпочитали не тратить энергию на поиски обычных уличных грабителей, но вот за грабителем, пускающим кровь жертвам, они будут гоняться, пока не поймают.
Однако Билли никого не резал уже несколько месяцев, а такой самоконтроль, конечно же, заслуживал поощрения. И он бы с превеликим удовольствием отделил бы мясо этой старой карги от ее костей. Теперь Билли даже удивлялся, что не достал нож в тот самый момент, когда она попыталась отвоевать сумку.
Он уже забыл, как она напугала его, как из человека превратилась в какую-то неведомую птицу, как ее руки трансформировались в когтистые лапы, как глаза вспыхнули мрачным огнем. Билли полагал себя настоящим мужчиной, и воспоминания о жизненных эпизодах, связанных с испугом или унижением, его память не сохраняла.
Все больше и больше утверждаясь в мысли, что в сумке его ждет сокровище, Билли положил на нее руки, легонько нажал. Убедился, что она туго набита, под завязку, швы чуть ли не лопались. Билли даже сказал себе, что прощупал сквозь кожу пачки купюр, должно быть, сотенных.
От волнения сердце чуть не выскакивало из груди.
Он расстегнул "молнию", заглянул в сумку, нахмурился.
Внутри была... чернота.
Билли присмотрелся.
Чернильная чернота.
Невероятная чернота.
Даже прищурившись, он ничего не мог разглядеть: ни бумажника, ни пудреницы, ни расчески, ни пачки салфеток, видел только черноту, словно смотрел в глубокую скважину. Глубокую... да, с этим словом он попал в десятку. Он вглядывался в бездонные глубины, будто дно сумки находилось не в нескольких дюймах от него, а на расстоянии в тысячу футов, да что там футы – в тысячу миль. Внезапно до него дошло, что падающий в сумку свет флюоресцентных ламп ничего не освещает: сумка проглатывала и переваривала каждый попадающий в нее лучик.
Теплый пот предвкушения богатой добычи, покрывавший лицо и тело Никса, вдруг стал ледяным, по коже побежали мурашки. Билли понял, что должен застегнуть "молнию", осторожно поднять сумку со стола, отнести на пару-тройку кварталов от дома и бросить в чей-нибудь мусорный ящик. Но он увидел, как его правая рука движется к разинутой пасти сумки. Попытался удержать ее, но не получилось: рука уже принадлежала кому-то еще, и Нике не мог контролировать ее движения. Пальцы исчезли в темноте, за ними последовала кисть. Билли качал головой: нет, нет, но ничего не мог с собой поделать. Что-то заставляло его сунуть руку в сумку. В темноте скрылось и запястье, а он ничего не мог там нащупать, разве что понял, что в сумке царит ужасный холод, от которого зубы начали выбивать дрожь. Рука тем временем погрузилась в сумку по локоть. Ему давно уже следовало нащупать дно, но нет, вокруг пальцев царила пустота. Он склонился над сумкой, рука ушла в нее почти по плечо, шевелил пальцами, пытаясь найти хоть что-то в этой пустынной черноте.
И вот тут что-то нашло его.
В глубине сумки что-то коснулось его руки.
Билли изумленно дернулся.
Что-то укусило его.
Билли закричал и наконец-то обрел способность сопротивляться сирене, которая влекла его в глубины сумки. Вырвал руку, вскочил, отбросив стул. В удивлении посмотрел на укушенную ладонь. Следы зубов на ней. Пять маленьких дырочек. Аккуратные, круглые, наливающиеся кровью.
Поначалу остолбенев от шока, он издал громкий вопль и схватился за "молнию", чтобы застегнуть ее. Но едва окровавленные пальцы Билли коснулись застежки, из сумочки, из черноты, вылезло странное существо, и Билли отдернул руку.
Существо ростом не превышало фут, так что вылезти из сумки ему не составило труда. Отдаленно оно напоминало человека: две руки, две ноги, но на том сходство заканчивалось. Казалось, его слепили из человеческих экскрементов, добавив к ним человеческие волосы, гниющие кишки, вздувшиеся вены, да и пахло от него соответственно. Стопы непропорционально большие, заканчивались острыми, как бритва, черными когтями, которые нагнали на Билли Никса столько же страха, сколько нагонял на жертв его выкидной нож. Из пяток торчали загнутые, заостренные шпоры. Руки длинные, как у обезьяны, с шестью или семью пальцами, Билли не мог подсчитать точно, потому существо непрерывно шевелило ими, когда вылезало из сумки и устраивалось на столе, но каждый палец переходил в черный коготь.
Поднявшись на ноги, существо яростно зашипело. Билли пятился, пока не уперся спиной в холодильник. Глянул на окно над раковиной, закрытое на шпингалет и затянутое грязной занавеской, на дверь в столовую, по другую сторону кухонного стола. Путь к другой двери, черного хода, тоже лежал мимо стола. Он угодил в западню.
