Несомненно, более современный и более радикальный феминизм счел бы подобные церемонии в отношении адресата мужского пола излишеством, но для Вулф они не являются всего лишь данью приличиям. В ее случае речь идет об отчетливом понимании того, что избежать подобной адресации значило бы существенно покривить душой против наиболее принципиальных условий появления на свет ее собственной начитанности и связанной с ней возможности не только политической деятельности, но и обращения к женщинам напрямую. Ее речь, будучи адресована герою-мужчине, который, как при наивном прочтении кажется, должен быть продублирован другим, уже реальным мужским читателем этого требовательного памфлета, на деле представляет собой косвенное и в то же время принципиальное в своей адресации послание читательницам-женщинам. Именно последние способны это послание считать, уловив, до какой степени оно куртуазно – не в общепринятом смысле, предполагающем флирт между полами, предположительно соблазнительный для всех, а в совершенно новом смысле, направленном к практикам исключительно женского удовольствия, обязанного совершаемым на их глазах усилиям в направлении метанойи, попытки переведения мужчины из чопорного, самоуверенного субъекта в то особое состояние, в котором этот мужчина сможет выступить в виде превращенной сущности, переведенной в иной план, в котором Вулф, как и прочие читательницы, привыкла созерцать литературных мужчин-протагонистов, более чутких и уязвимых к воздействию.
Другими словами, современные практики женского взаимодействия основываются на том, что можно назвать изначальной прописью мужского (персонажа) в практиках женского совместного апеллирования к источникам удовольствия. Данная пропись специфична для внутриженских отношений, основанных на взаимной симпатии и начинающихся с совместных детских игр и вплоть до образования романтических, сексуальных или нет, отношений между женщинами, снова во взрослом возрасте нашедших себя в мире, где литература, философия, психология, искусство и прочие «производительные фикции» представляют собой достаточно респектабельный предмет коллективных занятий.
На специфичность женского производства удовольствий в этом виде достаточно ясно указывает особая практика, которой феминистская теория уделяет крайне скудное внимание, хотя сама по себе она способна пролить свет на особенности и неизбежность изначальной прописки женского союзничества в «мужском». Речь идет о практике, существующей, по всей видимости, с самого начала появления большой западной литературы, но лишь со второй половины XX века прочно вошедшей в неотъемлемый элемент женского взросления и осваивания средств извлечения удовольствия – о письме в жанре funfiction, обычно (не всегда) любительском и (всегда) вторичном по отношению к произведениям с вышеописанным каноническим разделением между имитационными и репрезентативными героями мужского плана.
Несмотря на презрительное невнимание, которого практика этого письма обычно удостаивается в исследовательской мужской среде, письмо это представляет собой нечто загадочное. Что побуждает подростка женского пола уединяться в «своей собственной комнате», которая с тех пор, как известный, заданный Вулф вопрос о ней оказался поставлен, как будто бы благополучно была завоевана, – уединяться, чтобы писать нечто, тщательно оберегаемое от глаз всех, кроме себе подобных? Уединяются здесь, чтобы писать о «мужчинах» и их отношениях, причем мужчины эти никогда не являются мужчинами, которых пишущие встречают в своем окружении, но всегда и исключительно литературными или кинолитературными порождениями.
Мысль Фуко, показавшая, что отношения власти вовсе угнетению не равнозначны (сегодня заново звучащая довольно свежо), оказывается здесь полностью оправданной. С одной стороны, фанписьмо оказывается различным по качеству – в диапазоне от глубоко наивных опытов и до образцов, достигающих уровня высокой литературы. В то же время затерянным, практически не представленным на символической литературной сцене оно оказывается вовсе не потому, что носит дважды миноритарный отпечаток – связанный с гендером и обычно юным возрастом его производительниц. Напротив, для того чтобы знать, что этим занятием пробавляются практически исключительно молодые девушки, нужно быть настолько осведомленным о самом характере явления, что эта осведомленность сама по себе уже говорила бы о существенной признанности со стороны литературного сообщества.
Единственной причиной непредставленности практик этого письма в литературном поле и практически полного отсутствия попыток со стороны самих авторов сделать его хоть сколько-нибудь конкурентноспособным является его особый статус. Прежде всего оно не является «литературой», поскольку не существует самостоятельно, без окаймляющих его практик женского devenir, в том числе, разумеется, в смысле становления как взросления (и, видимо, неслучайно подобные практики в наиболее развитых азиатских культурах поощряются как присущие и потребные определенным фазам развития юной девушки) – но не только.
Параллельно с этим письмом или на его основе девушки вступают в разнообразные взаимодействия, зачастую отмеченные новыми формами интимности, – совместное тематическое фантазирование, нередко переходящее в подобие любовных игр, которые, впрочем, без этого фантазирования, похоже, не имеют самостоятельной ценности, что отличает их от более прямолинейных и отчетливо выраженных практик влюбленности, которые обычно не возводят ни к чему, кроме «ориентации». В том числе именно со стороны кинолитературного devenir сегодня существенно пополняется обширная квир-культура, занимающиеся которой многочисленные теоретики зачастую умалчивают, что со стороны совершаемого в нее женского вклада она немыслима без пересекающегося с ней объема литературных практик dreaming, фантазий по поводу «мужских» персонажей и создания на этой основе женских общностей, зачастую очень плотных и даже носящих черты полноценного и длительного партнерства.
В связи с этим явно недостаточным оказывается распространенный феминистский довод, проясняющий данное обстоятельство через аргумент облегченной идентификации читательниц с наиболее активными мужскими персонажами и требующий на этой основе специальных мероприятий по насыщению нынешнего массового искусства аналогичными по привлекательности женскими образами. Все подается так, как если бы теперь, приняв надлежащие меры, можно было бы задним числом компенсировать имевшую место ранее гендерную путаницу. Эта аргументация не учитывает, что речь идет о событии, имевшем место в качестве возможности лишь однажды, а не о некоем постоянном и чувствительном к стимуляции уровне происходящего. Как бы ни хотелось нынешнему гендерному активизму поставить определенные процессы на службу предположительному женскому благу, сопряжение, приведшее к перемене и продвижению в практиках женского общения друг с другом, уже случилось, и нет никаких оснований думать, что оно повторится или тем более может быть повторено намеренно, в более подобающих феминистской точке зрения координатах.
Так, молодые женщины, увлекающиеся слэшем (гомосексуальным сопряжением предположительно гетеросексуальных героев-мужчин), очевидно, пишут не о мужских, а о женских союзах. При этом они продолжают задействовать мужчин в качестве героев не потому, что отказываются от собственного гендера, и не по причине большей привлекательности мужских персонажей как таковых, а в силу невозможности обойти условия изначальной прописки по линии персонажа «схожего с мужским», произошедшей в литературной процедуре, на которую они продолжают опираться. В этом смысле, похоже, не существует возможности простого открепления от подобного подменяющего задействования женского мужским, которого представительницы феминизма добиваются для женщин, полагая, что существует возможность привить или заново изобрести культуру, избегающую этой подмены. Даже если подобная иная культура может быть создана, ничто не гарантирует, что она окажется местом образования новой процедуры изобретения удовольствия на месте уже работающей, в особенности учитывая, что актуальная процедура, судя по всему, не только не исчерпала своей влиятельности, но и усиливает его, продолжая создавать новые последствия. Женщины – гомосексуальные и нет – сегодня по-прежнему продолжают искать других женщин, образуя с ними парные и коллективные союзы посредством практик литературного фантазирования на тему сопрягающихся мужских персонажей, совместного письма о них и игровых перевоплощений, нередко ведущих к появлению таких обстоятельств душевной жизни, включая любовные, которые без этих практик никогда в женском случае не имели бы места. Все это приводит к значительным изменениям в положении женщин, создавая условия для их независимости, зачастую опережающей в своем появлении ту законодательно закрепленную независимость, которой со своей стороны добивается феминистский активизм в лице женских движений.
