Это снова позволяет сравнить два относящихся к разным эпохам типа слабейшей связи. Так, «парадокс мандарина» демонстрирует связь, которая, не будучи определимой, оказывается при этом однозначной и хорошо скоррелированной в своих конечных точках. По существу, загадочна лишь природа связи как таковой, а также ее источник (выраженный в фантастическом образе «кнопки», впрочем, очень скоро при этом ставшей исторической реальностью ядерных вооружений), но соответствующий ей механизм желания, напротив, совершенно прозрачен, поскольку с психоаналитической точки зрения нет ничего более естественного, чем отождествление проявленного к объекту внимания с интенсивным пожеланием его уничтожения.
Напротив, современная наиболее слабая связь по образцу acting out лишена направленности и цели, а ее источник скрыт, оставляя на поверхности лишь повод, что не мешает ей быть мощным фактором влияния на общую повестку. Хорошей иллюстрацией такого влияния являются электоральные процессы, и, в частности, неоднократно упоминаемая у Жижека парадоксальность сочетания увеличивающегося влияния и успеха прогрессивных движений и, одновременно с этим, усиливающейся склонностью масс голосовать за лидеров, готовых так или иначе попирать достижения этих движений. Называемое Жижеком «непристойной изнанкой ситуации» в данном случае состоит в том, что средний представитель электората все прекрасно понимает – он вовсе не хочет жить при диктатуре и быть лишенным каких-либо мелких, но привычных и важных для него свобод и преимуществ, и для оценки ситуации ему на самом деле не нужна зачастую навязчивая алармистская риторика лево-ориентированных сил, традиционно пугающих обывателя наступлением «нового тоталитаризма». Но приходит время подсчета голосов, и результат, даже не будучи порой катастрофически решающим, тем не менее обескураживает социологов «предсказуемой непредсказуемостью»: значительная часть снова голо сует за лидера, демонстрирующего авторитарные и консервативные наклонности.
При этом наиболее популярные объяснения причин практически всегда явно или скрыто апеллируют к эссенциалистскому аргументу «упрямой народной натуры» или же могут быть сведены к нему за несколько шагов. Тем самым они не учитывают, что наблюдаемая разница между, с одной стороны, предсказаниями и предварительными опросами и, с другой – конечным результатом выборов как раз и включает в себя тех, кто действовал в русле реакции acting out, то есть зачастую вполне просвещенных и интеллигентных субъектов, которые обозначили актом голосования не политическую, а иную позицию, более интимно связанную с усмотренным таким субъектом обозначенным желанием Другого, которому этот субъект на всякий случай тайно действует наперекор. Не имея возможности с клинической точки зрения оценить количественную значимость подобных эксцессов, тем не менее можно предположить, что в ряде изначально сомнительной вы борной перспективы даже небольшой избыток проголосовавших, созданный подобной реакцией, может иметь перевешивающее значение.
Именно в этой зоне располагается то, что Жижек, позаимствовав соответствующее понятие из лакановского аппарата, называет «нехваткой», вступая в спор за право определять ее существо с другими обязанными Лакану направлениями – например, с «лакановскими левыми», представившими на рубеже веков проект «радикальной демократии». Движение в ее пользу представляет собой почти идеальный пример благожелательной и паллиативной «первичной критики», что в значительной степени провоцирует и в то же время облегчает совершаемую на нее Жижеком нападку. Например, в работе «Лакан и политическое» лаканист Янис Ставракакис рекомендует в качестве средства для повышения градуса демократичности и разрешения проблемы отвергаемых меньшинств отправляться от того, что все субъекты в какой-то степени являются представителями меньшинства, будучи носителями нехватки, до поры остающейся непоименованной, но всегда готовой обернуться какой-либо уже вписанной в историю конкретной уязвимостью:
Говоря «Все мы евреи!», «Все мы живем в Чернобыле!» или «Все мы в одной лодке!», мы возносим симптом, исключенную истину социального поля, на место всеобщего – к точке нашей общей идентификации, которая до сих пор опиралась на его исключение или удаление
[70].
Ответ Жижека, озвученный в предисловии ко второму изданию работы «Ибо не ведают, что творят», гласит: «Мы не играем здесь в формально-логические игры с метаязыковыми парадоксами, поскольку старая интуиция Маркса остается вполне действенной: это включение/исключение сверхдетерминировано фундаментальным социальным антагонизмом («классовой борьбой»), который именно по этой причине не может быть адекватно преобразован в форму демократического соперничества»
[71].
Таким образом, «радикальной демократии» не хватает не столько демократичности (о чем беспокоился Ставракакис в связи с тем, что ему пришлось вводить не совсем удобную для классической левой теории лакановскую мысль о воображаемом характере позитивного идеала общественного блага), а напротив, радикальности. Вместо того чтобы делать по поводу «нехватки» ханжескую мину, призывая сообщество к боязливой умеренности и смирению перед лицом исторического рока, на деле уравнивающего всех им затронутых лишь иллюзорно и всегда неравномерно, необходимо еще раз параллаксировать, сместить понимание «нехватки», придав ей более подобающий классическому лакановскому описанию смысл. Утверждая, что само желание без нехватки непредставимо, Лакан в то же время со значительным пессимизмом смотрел на возможность создания «педагогики нехватки», и пессимизм этот обязан не столько фрейдовским представлениям о глухой к благим воздействиям и своенравной природе бессознательного, сколько тому, что у нехватки нет не только позитивной, но даже негативной сущности, на которую можно было бы так или иначе опереться, чтобы оттолкнуться в нужном направлении.
Нехватка, таким образом, не просто воплощается в отдельных исторических эксцессах, но в добавление к этому исторична сама, представляя собой отказ, несрабатывание не столько со стороны некой абстрактной и извечной «негативности» субъекта (к допущению которой философствующие «лакановские левые» по-младогегельянски склонны), сколько со стороны поля, неравномерно пронизанного связями различной селективности и силы, формирующими исторически характерные виды содействия, сопротивления или же преграды намерениям и начинаниям субъекта. В этом смысле жижековское возражение следует дополнить указанием на то, что, по существу, нет никакой нехватки и социально-политического антагонизма без самой структуры этого поля, в котором любое действие в опоре на более сильную связь высвобождает целый каскад связей ослабевающей силы, создающих дополнительный план ситуации по отношению как к уже имеющемуся, так и в равной степени к тому, в который субъект целит. Именно это делает чаемое «изменение положения дел», этой сверхценной для современного субъекта цели, с одной стороны, возможным, а с другой – несопоставимым и несовпадающим в своих результатах с ожиданиями этого субъекта.
