Если со стороны метода структурализм выполняет нейтральную работу подобной регистрации, то с политической стороны он представляет собой недемократическую и частично немарксистскую критику системы, являясь, таким образом, альтернативой и оппозицией двум основным левым повесткам. Еще в 1988 году Энтони Гидденс мог позволить себе заявить, что «структурализм, равно как и постструктурализм, ныне мертв как мысль. Невзирая на обещания, исполнение которых они сулили в пору своей цветущей юности, в итоге они оказались неспособны произвести в философском осмыслении и социальной теории революцию, на которую изначально замахивались»
[74]. При этом речь шла не о провокативной дерзости (на эффект которой Гидденс также безусловно рассчитывал), а всего лишь о «слепоте текущего момента», невозможности предугадать, все еще обитая в созданном структурализмом пространстве и пользуясь достижениями его теоретической эмансипации, до какой степени безальтернативной менее чем через два десятилетия станет интеллектуальная ситуация, в которой предположительное сопротивление утратило с производством критической мысли всякой сцепление, тогда как критическая мысль сама обернулась сопротивлением теории в тех случаях, когда последняя способна нарушить хрупкий баланс «худого мира», основанного на правозащитной осторожности и контроле за доброкачественностью публичных высказываний.
Если столкновение авторитаризма и демократических практик ранее действительно могло играть роль ключевого противостояния, то сегодня, когда оно низводится на уровень всего лишь одного из антагонизмов, а его члены обнаруживают изначальный сговор, ту самую порочную парность, о которой говорил Деррида в «Позициях», когда один член оппозиции в конечном счете другого сто́ит, так что само их противоречие не преобразует систему, а встраивается в нее. Оппозиция в этом случае становится тем, относительно чего совершенно уместно вспомнить слова Маркса из «Восемнадцатого брюмера Луи Бонапарта», где он называл подобные антагонизмы «противоположностями, периодически доходящими до высшей точки как будто только для того, чтобы притупиться и стушеваться, не будучи в состоянии разрешиться»
[75].
В этом смысле слишком раннее, абортивное схождение структурализма со сцены (которое само по себе выглядело странно, учитывая его продолжающееся долгожительство в более широкой интеллектуальной среде) должно сегодня быть пересмотрено и восприниматься не как результат его естественной научной исчерпанности, а как следствие скрытой политической борьбы в интеллектуальном и активистском поле. Структуралистский метод оказался неудобным и угрожающим для конкурирующих с ним сил, одряхление которых закономерно соответствует растущему упорству, с которым они удерживают право формировать интеллектуальную повестку. Структуралистская мысль является, таким образом, не прошлым, а, напротив, пока несостоявшимся в полной мере включением в эту повестку, и попытка Жижека снова сделать эту мысль конкурентоспособной является одним из этапов подобного включения.
