Почему-то во всех человеческих языках наблюдается это отсутствие связи между словом и его значением. Более того, в то время как слова обладают значением (пусть и произвольным), сами они состоят из звуков, вовсе не имеющих смысла, — фонем. Звуки «с» в словах «свобода» и «сурикат» не имеют никакого отношения друг к другу: у «с» нет собственного значения до тех пор, пока звук не встраивается в слово. Оба явления — то, что слова произвольны, и то, что они состоят из ничего не означающих элементов, — лингвисты считают фундаментальными свойствами языка как такового.
Обладают ли эти явления истинной универсальностью? Можно ли ожидать такого же несовпадения знака и смысла во всей Вселенной, или это всего лишь удачное стечение земных обстоятельств? Может ли инопланетный язык состоять из слов, всегда (или в большинстве своем) связанных с объектом, который они обозначают? Или подобная система не будет достаточно гибкой и способной к расширению, чтобы считаться настоящим языком?
Некоторые лингвисты пытались строить модели эволюционных процессов, которые могли бы привести к появлению известной нам ныне структуры языка, но в основном лингвистическая наука описывает существующие языки, а не возможные. Поэтому у нас нет по-настоящему убедительных теорий, объясняющих, почему слова носят произвольный характер. Однако наиболее вероятными представляются две возможности — одна из них специфична для Земли, а вторая скорее универсальна.
Некоторые лингвисты считают, что человеческий язык начинался вовсе не с устной речи, а с жестов
[98]. У этой точки зрения есть немало преимуществ — хотя бы потому, что наши ближайшие родственники, человекообразные обезьяны, отлично осваивают язык жестов, но безнадежны по части умения говорить. Хотя гипотеза, что жесты предшествовали речи, не является общепринятой, ученые считают ее по крайней мере приемлемой. Если язык действительно начинался с жестов, неудивительно, что слова носят произвольный характер, поскольку жесты в основном произвольны. Если вы хотите есть, можно указать на свой рот, но не существует жеста для обозначения «собаки», который хоть немного походил бы на собаку и одновременно был бы удобен в использовании. Можно встать на четвереньки и изобразить собаку, но это крайне неудобно. Возможно, все наши представления о сущностном и фундаментальном разрыве между словом и значением всего лишь продукт случайности, благодаря которой у обезьян длинные руки и не особенно развитые голосовые способности. Если так, то идея фундаментального разрыва между словом и значением не может служить исходной посылкой, на основе которой можно строить предсказания о языке инопланетян. На других планетах самый умный, социальный и общительный вид не обязательно будет обладать длинными руками, как наши предки.
Второе объяснение также отталкивается от наблюдений в земных условиях, но в итоге приходит к большей степени обобщения. Вспомним сигналы тревоги белоносых мартышек. Хотя крик «пяу» обозначает леопарда, его звук не соотносится с леопардом. Почему мартышки, видя леопарда, не подражают рычанию леопарда? Казалось бы, разумнее подавать недвусмысленный сигнал. Однако, разумеется, мартышки по своей анатомии не похожи на леопардов и не умеют рычать в силу физических причин. К тому же сигнал, предупреждающий о появлении леопарда, должен быть ясным, отчетливым — может быть, даже пугающим, о чем мы говорили в предыдущем разделе, — и недвусмысленно связанным с леопардом. Но, раз уж обезьяны не умеют рычать, им приходится сосредоточить усилия на том, чтобы предупреждающий крик получился ясным и отчетливым, что накладывает серьезные акустические ограничения на издаваемый звук — он должен отличаться от всех других звуков. Представим, что «пяу» означает леопарда, а «пиу» — орла. Для обезьян это может кончиться плохо, потому что половина из них не расслышит сигнал и, думая, что на них охотится орел, спрыгнет на землю прямо в лапы к леопарду. Необходимость различать сигналы ограничивает типы звуков, которые можно задействовать, и они вынужденно становятся более произвольными. Произвольные слова могут и в самом деле быть весьма распространенным явлением во Вселенной.
И еще одно последнее замечание о произвольности. Возможно, вы помните, что у древних египтян было иероглифическое письмо. Хотя многие иероглифы обозначали звуки, некоторые значки действительно воспроизводили значение слова
[99]. Есть ли вероятность, что у инопланетян может возникнуть некое подобие иероглифической речи? На Земле письменность появилась намного позже устной речи — но не мог ли этот процесс на другой планете быть обратным? Например, если инопланетяне, подобно каракатицам, общаются с помощью картинок на собственной коже и их речь написана на их телах? Может ли на этой основе развиться иероглифический язык? Идея, конечно, увлекательная, но маловероятная. Так же как белоносым мартышкам требуется ясное и отчетливое предупреждение о леопарде, эволюционный путь иероглифического письма этих «каракатиц» должен начинаться с простейших знаков, которые смогут легко понять те, кому они адресованы. Если одной инопланетной каракатице нужно предупредить другую о приближении местной акулы, гораздо практичнее мигать красно-черным цветом, чем рисовать на себе живописное изображение акулы. Коммуникация почти наверняка начнется с чего-то абстрактного, и к тому времени, когда сформируется богатый высокоразвитый язык, каракатицеобразные инопланетяне сочтут безумием предложение перейти на язык иероглифических изображений. Это как если бы кто-то предложил нам, людям, перейти на язык звукоподражаний и говорить «гав» вместо «собака».
Как появилась речь на Земле?
Трудно поверить, но в науке не так уж много вопросов, которые вызывают столь же бурные споры, как этот. У различных теорий эволюции языка есть свои сторонники и противники, горячо приверженные своим взглядам и ожесточенно отстаивающие их. В некотором отношении это неудивительно, поскольку язык — единственное, что дает человеку возможность претендовать на уникальность в животном царстве, и точное знание природы и происхождения языка необходимо, чтобы дать фундаментальное определение, что есть человек. Подобно представителям инопланетных цивилизаций, с которыми мы надеемся встретиться, нам присущи социальность и общительность. У нас есть интеллект — даже много различных типов интеллекта, — но он есть и у множества других видов на нашей планете, а также, как следует из наших рассуждений, приведенных выше (раздел 6), у многих других видов на других планетах. В конечном итоге именно речь отличает нас от всех прочих земных обитателей, и она будет объединять нас с любым инопланетным видом, в котором мы узнаем существ, «подобных нам».
Хотя в этой книге мы не станем рассматривать подробно, как у одного конкретного вида на одной планете в ходе эволюции возникла речь, все же чрезвычайно важно представлять себе процесс, породивший этот частный пример языка. В конце концов, это единственный пример, доступный нашему изучению. Поэтому, не заостряя внимание на конкретных вехах на пути к человеческому языку, мы собираемся тщательно проанализировать фундаментальный процесс, толкнувший наших предков на этот путь. Сходные эволюционные процессы могут действовать и на других планетах.
