А разве тутси не были руандийским народом? За четыре месяца до начала революции мвами, который правил почти 30 лет и был по-прежнему популярен у многих хуту, отправился в Бурунди, чтобы встретиться с бельгийским врачом для лечения от венерического заболевания. Врач сделал ему укол, мвами потерял сознание и умер, очевидно, от аллергического шока. Но сильные подозрения, что он был отравлен, утвердились среди руандийских тутси, создав еще большее напряжение в и без того разрушающихся отношениях с их былыми бельгийскими покровителями. В начале ноября, когда новый мвами, политически непроверенный 25-летний король, попросил у полковника Ложиста разрешения отрядить солдат против революционеров-хуту, ему было отказано. Силы роялистов все равно вступили в бой, но, хотя в ноябре было убито немного больше хуту, чем тутси, контрнаступление вскоре захлебнулось. «Мы должны выбрать свою сторону», — заявлял полковник Ложист в начале 1960 г., в то время как дома тутси продолжали пылать, да и впоследствии он ничуть не сожалел о том, что «был так пристрастен в своем отношении к тутси».
Ложист, который практически руководил революцией, видел в себе защитника демократизации, чья задача состояла в том, чтобы исправить вопиющий вред, нанесенный колониальным порядком, которому он служил. «Я спрашиваю себя, какая черта моей личности заставила меня содействовать такой революции, — вспоминал он. — Несомненно, это было желание вернуть людям их достоинство. И, пожалуй, в не меньшей степени — желание унизить высокомерие и обнажить двуличие аристократии — несправедливой и деспотической по самой сути своей».
Однако, даже если в основе революции лежит обоснованное недовольство, это не гарантирует, что революционный порядок будет справедливым. В начале 1960 г. полковник Ложист срежиссировал военный переворот, издав государственный декрет, который замещал начальников-тутси начальниками-хуту. Муниципальные выборы были проведены в середине года, и благодаря тому, что на избирательных участках председательствовали хуту, представителям хуту досталось по меньшей мере 90% ключевых постов. К тому времени более 20 тысяч тутси были изгнаны из своих домов, и это число продолжало быстро расти: лидеры хуту организовывали насилие против тутси или просто арестовывали их без суда и следствия, чтобы утвердить свою власть и захватить собственность тутси. Среди потока беженцев-тутси, устремившихся в изгнание, был и мвами.
«Революция свершилась», — объявил в октябре полковник Ложист во время введения в должность временного правительства, возглавленного Грегуаром Кайибандой, одним из авторов «Манифеста хуту», который вторил ему в своей речи словами: «Демократия повергла феодализм». Ложист тоже произнес речь — и, очевидно, ощущал в этот момент свое историческое величие, поскольку изрек следующее пророческое предостережение: «Демократия не будет демократией, если она не будет столь же успешной в уважении к правам меньшинств… Страна, где законность лишается этого фундаментального качества, готовит ужаснейшие беспорядки и собственное падение». Но это пророчество не сочеталось с духом революции, которую возглавлял Ложист.
Безусловно, никто в Руанде конца 1950‑х не предлагал альтернативы племенному строению политической системы. Колониальное государство и колониальная церковь сделали это почти немыслимым, и хотя бельгийцы на заре Эпохи Независимостей переметнулись с одной этнической стороны на другую, «новый порядок», который они подготовили, был всего лишь прежним порядком, только поставленным с ног на голову. В январе 1961 г. бельгийцы устроили съезд новых руандийских лидеров-хуту, на котором монархия была официально отменена, а Руанда объявлена республикой. Временное правительство номинально опиралось на договор о разделе власти между хуту и тутси, но спустя пару месяцев комиссия ООН сообщила, что руандийская революция на самом деле «принесла результат в виде расовой диктатуры одной партии» и просто заменила «один тип тиранического режима другим». Доклад также предупреждал о возможности того, что «однажды мы станем свидетелями насильственной реакции со стороны тутси». Бельгийцам это было безразлично. В 1962 г. Руанде была пожалована полная независимость, и состоялась инаугурация президента Грегуара Кайибанды.
Итак, диктатура хуту замаскировалась под народную демократию, и борьба за власть в Руанде стала внутренним делом элиты хуту, очень похожим на феодальную вражду между королевскими кланами тутси в прошлом. Руандийские революционеры сделались, по выражению писателя В. С. Найпола, постколониальными «ненастоящими» (mimic men), которые воспроизводят те же злоупотребления, против которых сами восставали, игнорируя тот факт, что их прежние хозяева в конечном счете были свергнуты теми, кого поработили. Президент Кайибанда почти наверняка читал знаменитую историю Руанды, написанную Луи де Лакже. Но вместо идеи Лакже о руандийском народе, объединенном «национальным чувством», Кайябанда выдвигал идею Руанды как «двух наций в одном государстве».
КНИГА БЫТИЯ ОПРЕДЕЛЯЕТ ПЕРВОЕ В ИСТОРИИ УБИЙСТВО КАК БРАТОУБИЙСТВО. ЕГО МОТИВ — ПОЛИТИЧЕСКИЙ: УНИЧТОЖЕНИЕ ВОСПРИНИМАЕМОГО СОПЕРНИКА. Когда Бог спрашивает, что произошло, Каин в ответ изрекает пресловутую язвительную ложь: «Не знаю; разве я сторож брату моему?» Больше всего в этой притче потрясает не сама история убийства, которая изложена в одном предложении, а бесстыдство Каина и мягкость Божьего наказания. За убийство брата Каин обречен на жизнь «изгнанника и скитальца на земле». Когда он протестует — «всякий, кто встретится со мною, убьет меня», — Бог отвечает: «За то всякому, кто убьет Каина, отмстится всемеро». Убийство почти сходит Каину с рук: он даже получает особую защиту; но, как гласит легенда, модель правосудия в виде кровной мести, созданная после его преступления, была нежизнеспособна. Люди вскоре стали настолько развращенными, что «наполнилась земля злодеяниями», и Бог так сожалел о своем творении, что стер его с лица земли потопом. В последовавшую за ним новую эпоху в качестве основного принципа социального порядка предстояло возникнуть закону. Но это случилось после долгой братоубийственной борьбы.
Глава 5
— Моя история с самого рождения? — переспросила Одетта Ньирамилимо. — У вас действительно есть на это время?
Я ответил — да, есть.
— Я родилась в Кинуну, в провинции Гисеньи, в 1956 году, — начала она. — Так что мне было три года, когда началась история этого геноцида. Я мало что помню, но точно видела отряд мужчин, которые спускались со склона горы с мачете в руках, а горящие дома до сих пор видятся мне, как наяву. Мы бежали в буш, угнав с собой коров, и не выходили оттуда два месяца. Так что молоко у нас было, но кроме него — ничего. Наш дом сгорел дотла.
Одетта сидела, выпрямив спину, наклонившись вперед, на белом пластиковом садовом кресле, сложив руки на голой белой пластиковой столешнице между нами. Ее муж играл в теннис; дети плескались в бассейне. В «Серкл Спортиф» в Кигали было обычное воскресенье — аромат курицы на гриле, броская яркость бугенвиллеи, ниспадающей с садовой стены. Мы сидели в тени высокого дерева. Одетта была в джинсах и белой блузке, ее шею обвивала тоненькая золотая цепочка с подвеской-талисманом. Она рассказывала — быстро и откровенно — несколько часов подряд.
