Чем больше возникало проблем, тем больше появлялось новых нарушителей спокойствия. Оппозиционеры-хуту всех мастей начали обретать свои рупоры и добиваться внимания западных правительств, чьи финансовые вливания покрывали около 60% годового бюджета Руанды. Момент был выбран идеально. Вслед за падением Берлинской стены в ноябре 1989 г. — в том же месяце, когда уволили с работы Одетту, — победившие в «холодной войне» державы Западной Европы и Северной Америки начали предъявлять требования показательной демократизации к своим ставленникам — африканским режимам. Без запугивания не обходилось, но после встречи со своим главным иностранным покровителем, президентом Франции Франсуа Миттераном, Хабьяримана в июне 1990 г. неожиданно объявил, что пришло время создать в Руанде многопартийную политическую систему.
Радость по поводу реформ со стороны Хабьяриманы была явно напускной — он капитулировал перед угрозами иностранцев, и перспектива открытого соревнования за власть вызвала в Руанде отнюдь не чувства облегчения и энтузиазма, а широко распространившуюся тревогу. Всем было ясно, что «северозападники», которые зависели от власти Хабьяриманы и от которых все больше зависела его власть, вряд ли с готовностью поделятся с остальными своими избирателями. В то время как Хабьяримана публично говорил о политической открытости, хватка аказу на государственном механизме сжималась все теснее. Поскольку маховик репрессий раскручивался прямо пропорционально угрозе перемен, ряд главных сторонников реформ эмигрировали, предпочтя изгнание.
А потом днем 1 октября 1990 г. армия мятежников, называвших себя Руандийским патриотическим фронтом, вторглась на северо-запад Руанды с территории Уганды, объявив войну режиму Хабьяриманы и пропагандируя политическую программу, которая призывала положить конец тирании, коррупции и идеологии недопущения, «которая порождает беженцев».
* * *
Любая война нетрадиционна по-своему. Проявления нетрадиционности «Власти хуту» не заставили себя долго ждать. Вторжение РПФ началось с того, что пять десятков боевиков пересекли границу, и хотя за ними вскоре последовали сотни, поле битвы было четко ограничено клочком земли в национальном парке на северо-западе. Тем, кому хотелось сразиться с РПФ, нужно было всего-навсего отправиться к линии фронта. Но вечером 4 октября — через трое суток после начала вторжения — вокруг Кигали и в самом городе раздавалась массированная стрельба. Утром правительство объявило, что успешно подавило попытку мятежников захватить столицу. Это была ложь. Никакого сражения не было. Пальба была уловкой, и цель ее была проста: преувеличить угрозу Руанде и создать впечатление, что сообщники бунтовщиков просочились в страну, проникнув до самого ее сердца.
Вторжение РПФ вручило олигархии Хабьяриманы лучшее на тот момент оружие против плюрализма: объединяющий призрак общего врага. Следуя логике государственной идеологии — что личность равна политике, а политика равна личности, — все тутси стали считаться «сообщниками» РПФ, а на хуту, которые не разделяли этот взгляд, стали смотреть как на «тутсилюбивых» предателей. Клика Хабьяриманы не хотела приграничной войны, но с готовностью приветствовала всенародное смятение как предлог для того, чтобы устроить облаву на «внутренних врагов». Списки были составлены загодя: образованные тутси, процветающие тутси, выезжавшие за границу тутси были в числе первых, кого предстояло арестовать. В придачу к ним были отобраны и хуту, которые по той или иной причине считались идущими не в ногу с режимом.
Мужу Одетты, Жан-Батисту, позвонил помощник президента, который сказал: «Мы знаем, что ты — хуту, но ты очень близок к этим тутси из-за своей жены. Если любишь свою семью, скажи этим тутси, чтобы написали президенту письмо с признанием, что совершали акты предательства на стороне РПФ». И продиктовал образец письма. Жан-Батист возразил, что его друзья не имеют ничего общего с РПФ, и это было правдой. До первого удара РПФ почти никто из тех, кто не входил в его ряды, не знали о существовании такой организации. Но Хабьяримана не раз выражал опасения, что руандийцы, служащие в угандийской армии, злоумышляют против него, и вторжение РПФ действительно сопровождалось массовым дезертирством из рядов угандийской армии. В понимании Хабьяриманы и его окружения это было доказательством того, что любой, кого они подозревали, был уже в силу самого этого подозрения вражеским агентом.
Жан-Батист сказал своему собеседнику, что не имеет никаких контактов с изгнанниками. Одетта не понимала, почему его после этого оставили в покое: в октябре и ноябре 1990 г. было арестовано десять тысяч человек. Но случались и ошибки. Например, когда в больницу прислали группу с приказом арестовать Одетту, арестована была не та женщина.
— Я получила обратно свою работу, — рассказывала Одетта. — У меня была коллега, моя тезка. Она была хуту и уверяла их, что она — не я, но она была гораздо выше меня ростом, и они сказали: «Есть только одна женщина-врач по имени Одетта». Ее посадили в тюрьму и пытали, а в 1994 г. ее снова по ошибке приняли за тутси и убили.
В первые недели войны правительство призывало население сохранять спокойствие. Но поддельное нападение на Кигали и массовые аресты транслировали совершенно иную идею. И 11 октября, всего через десять дней после вторжения РПФ, местные власти деревни Кибилира в Гисеньи объявили хуту, что обязательные общественные работы на этот месяц будут состоять в борьбе с их соседями-тутси, с которыми они прожили в мире по меньшей мере 15 лет. ХУТУ ОТПРАВИЛИСЬ НА РАБОТУ С ПЕНИЕМ И ПОД БАРАБАННЫЙ БОЙ, И БОЙНЯ ПРОДОЛЖАЛАСЬ ТРОЕ СУТОК; ОКОЛО 350 ТУТСИ БЫЛИ УБИТЫ, А ЕЩЕ 3000 БЕЖАЛИ, БРОСИВ СВОИ ДОМА. Тем, чьи воспоминания не простираются так далеко в прошлое, как у Одетты, то массовое убийство в Кибилире запомнилось как начало геноцида.
Глава 7
Еще в 1987 г. в Руанде начала выходить газета под названием «Кангука». Это слово означает «проснись», и газета, которую издавал южанин-хуту и поддерживал видный бизнесмен-тутси, критически отзывалась об истеблишменте Хабьяриманы. Ее оригинальность заключалась в том, что она анализировала руандийскую жизнь, опираясь на конфликт экономический, а не этнический. Мужественные сотрудники «Кангуки» постоянно сталкивались с преследованиями, но газета пользовалась огромной популярностью у той небольшой аудитории, которая могла ее прочесть. Так что в начале 1990 г. мадам Агата Хабьяримана устроила тайное совещание с несколькими лидерами аказу и предложила идею: запустить конкурирующее издание. О газетах члены аказу мало что знали, зато были знатоками человеческих слабостей — особенно тщеславия и продажности — и на должность редактора наняли мелкого дельца, но большого специалиста в саморекламе по имени Хассан Нгезе. Нгезе прежде был автобусным кондуктором, потом заделался предпринимателем, продавая газеты и напитки у заправочной станции в Гисеньи, и на этом стратегически выигрышном наблюдательном пункте превратился в уличного корреспондента «Кангуки».
Газета, которую Нгезе стал выпускать под названием «Кангура» — «разбуди» на киньяруанде, — позиционировала себя в качестве «рупора, который стремится пробудить и возглавить большинство народа». Она начиналась как злобный пасквиль на «Кангуку» и выходила в том же формате, вводя в заблуждение покупателей. Этой хитрости способствовал еще и тот факт, что сразу после появления «Кангуры» правительство арестовало нескольких сотрудников «Кангуки». Но непочтительный тон газеты, во вкусе аказу, слишком уж напоминал стиль конкурентки, к тому же спонсоров Нгезе раздражало то, что он посвящал львиную долю первых выпусков фоторепортажам, восхвалявшим его собственные достоинства. В июле 1990 г., когда служба безопасности Хабьяриманы арестовала редактора «Кангуки» по обвинению в государственной измене, она устроила показательное «шоу равенства», одновременно посадив в тюрьму Хассана Нгезе за нарушение общественного порядка. Этот тактический ход сработал на нескольких уровнях. Западные правозащитные организации наподобие «Международной амнистии» публиковали призывы освободить обоих редакторов, одарив Нгезе ореолом диссидента-мученика, тогда как в действительности он был пропагандистом режима, разочаровавшим своих покровителей. В то же время тюрьма дала Нгезе понять, что его благополучие зависит от того, станет ли он более трудолюбивой «шестеркой», а он был человеком целеустремленным и намотал полученный урок на ус.
