Через три дня после убийства Хабьяриманы кризисный комитет полковника Багасоры назначил Синдикубвабо на пост временного президента. В ту пору Бутаре была единственной провинцией с губернатором-тутси, и тогда как другие гражданские и политические лидеры вели своих избирателей на массовые убийства, этот губернатор, Жан-Батист Хабьялимана, призывал к сдержанности. В первые 12 дней резни Бутаре была чуть ли не тихой заводью, и тутси, бежавшие от вездесущих убийц, отовсюду стекались в этот регион. Затем, 19 апреля 1994 г., Теодор Синдикубвабо посетил Бутаре. Он уволил губернатора (тот впоследствии был убит) и устроил митинг, где произнес речь с призывом к оружию, которая транслировалась на всю страну. На следующий день после выступления Синдикубвабо солдаты президентской гвардии рекой хлынули в Бутаре, автобусы и грузовики привезли ополченцев и оружие, и началась бойня. В БУТАРЕ НАЧАЛИСЬ ОДНИ ИЗ САМЫХ ОБШИРНЫХ КРОВАВЫХ ПОБОИЩ ГЕНОЦИДА: ВСЕГО ЗА ДВЕ-ТРИ НЕДЕЛИ ПО МЕНЬШЕЙ МЕРЕ 20 ТЫСЯЧ ТУТСИ БЫЛИ УБИТЫ В ПРИХОДЕ СИАХИНДА И ЕЩЕ КАК МИНИМУМ 32 ТЫСЯЧИ — В ПРИХОДЕ КАРАМА.
Старая вилла Синдикубвабо была разрушена, превратившись в груду камня к тому времени, как я побывал там, но у него была прекрасная новая вилла в эксклюзивном анклаве в заирском городе Букаву, где он жил как президент правительства в изгнании. Это поместье располагалось сразу за особняком губернатора в Букаву, из него открывался захватывающий вид на холмы Руанды через южную оконечность озера Киву. Два черных «Мерседеса» — седана, принадлежащие правительству Руанды, стояли на подъездной дорожке, когда я в один из дней конца мая 1995 г. подъехал к вилле, и несколько молодых руандийцев слонялись возле ворот. Любезный мужчина в красной спортивной рубашке приветствовал меня и представился как шеф протокола Синдикубвабо. Он сказал, что прессе здесь всегда рады, потому что Руанду абсолютно неверно понимают в мире; да, эта страна пострадала от геноцида, но он совершался руками РПФ, а хуту были жертвами.
— Посмотрите на нас, изгнанников, — сказал он и добавил: — В эту минуту, когда мы с вами беседуем, Поль Кагаме систематически истребляет всех хуту в Руанде.
Потом он по собственной инициативе заявил, что Синдикубвабо — невинный человек, и спросил, верю ли я в презумпцию невиновности. Я ответил, что мне лично неизвестно, чтобы Синдикубвабо был обвинен в каких-либо преступлениях в каких-либо судах, и мой собеседник поведал мне, что все руандийские беженцы ждут решения международного трибунала.
— Но кто они, эти судьи в трибунале? — вопросил он. — Кто оказывает на них влияние? Кому они служат? Заинтересованы они в истине — или лишь уклоняются от реальности?
Шеф протокола попросил меня немного подождать, и через некоторое время его место занял Андре Нкурунзиза, пресс-атташе Синдикубвабо. Нкурунзиза был не так импозантен — сломанные зубы, древний пиджак, — и разговаривал он обиженным, плаксивым тоном.
— Это правительство оскорблено заговором СМИ, которые заклеймили его как правительство геноцида, — сказал он. — Но эти люди никого не убивали. Мы слышали, их называют теми, кто все это планировал, но это только слухи, посеянные Кигали. Даже вы — когда вы поедете в Кигали, они могут дать вам денег, чтобы вы писали то, что хотят видеть они. — Он протянул руку, чтобы успокаивающим жестом коснуться моего плеча. — Я не говорю, что они действительно вам заплатили. Это просто пример.
Нкурунзиза рассказал мне, как в 1991 г. побывал в Вашингтоне.
— Они вообще не знали, что в Руанде была какая-то война, — сказал он. — Они не знали о Руанде. Я сказал: «Это маленькая страна рядом с Заиром». Они спросили: «А Заир — это где?» Так как же они могут говорить, будто знают, что случилось в моей стране в прошлом году?
Мы стояли на земле Заира, глядя на Руанду. Я спросил:
— А что случилось в прошлом году?
— Это долгая война, — ответил Нкурунзиза. — И будет еще одна война. Вот что мы здесь думаем. Будет еще одна война.
Под конец меня повели внутрь, к Синдикубвабо, которому было в то время около 65 лет — уже старик по руандийским стандартам. Он сидел в низком кресле в своей скромно обставленной гостиной. Говорили, что он болен, и с виду похоже было, что это так и есть: изможденный, с блеклыми глазами, затянутыми пленками катаракты, с поразительно костлявым, асимметричным лицом, пересеченным широким шрамом — результатом мотоциклетной аварии в юности, — который вздергивал его губы в косой усмешке. Он сказал мне, что, придерживаясь Арушских соглашений, он приветствовал бы «честный и откровенный диалог об управлении Руандой» с РПФ. Когда я спросил, с чего вдруг кому-то вести переговоры с человеком, который, как полагают, подстрекал людей к массовым убийствам в Бутаре, Синдикубвабо стал смеяться — сухим, скрипучим смешком, который длился, пока у него хватило дыхания.
— Не пришло еще время говорить, кто виновен, а кто невиновен, — сказал он. — Пусть РПФ выдвигает обвинения против кого угодно, пусть формулирует эти обвинения как угодно — перебирает, сшивает вместе, делает монтаж из улик. Это легко. Вы журналист — разве вы не знаете, как это делается? — Мышцы его лица вокруг шрама начали подергиваться. — Это становится чем-то вроде театральной пьесы (une comédie, сказал он), которую они ставят сейчас в Кигали, но с ней разберутся до трибунала. Я родом из Бутаре, и я знаю, что я говорил в Бутаре, и люди в Бутаре тоже знают, что я сказал.
Однако при мне он отказался повторить то, что говорил тогда. Даже если я найду запись той речи, внушал он мне, мне придется принести ее ему, чтобы он ее растолковал — «каждое слово, и что оно значит, каждую фразу, и что она значит, потому что растолковывать чужие идеи и мысли нелегко, и это нечестно». Впоследствии, когда я повторил эти его слова Одетте, она фыркнула:
— Нечего там было растолковывать! Он говорил вещи вроде: «Истребите тех, кто думает, что знает всё на свете. Работайте дальше без них». Меня в дрожь бросило, когда я это услышала.
Речь Синдикубвабо была одним из самых широко запомнившихся руандийцам моментов геноцида, потому что, как только в Бутаре начались убийства, стало ясно, что ни одного тутси в Руанде щадить не собираются. Но он настаивал, что его неверно поняли:
— Если бургомистры в Бутаре утверждают, что массовые убийства начались по моему приказу, — так это они ответственны, потому что их обязанностью было поддерживать порядок в своих коммунах. Если они истолковали мою идею как приказ, то они исполняли приказ, противоречивший моим словам.
Я поинтересовался, почему же он тогда не поправил их. Ведь он был образованным человеком, врачом, да еще и президентом в то время, когда сотни тысяч людей убивали в его стране. Он сказал, что, если придет время, он ответит на этот вопрос перед международным трибуналом.
Пока я сидел с Синдикубвабо и он излагал доводы, звучавшие как репетиция защиты методом запутывания, которую он готовил для трибунала, у меня сложилось впечатление, что он почти жаждал, чтобы его обвинили, даже предвкушал обвинение — чтобы еще хотя бы на час оказаться в центре сцены. Но, вероятно, Синдикубвабо знал, что в Заире он недосягаем для трибунала ООН. ОН УТВЕРЖДАЛ, ЧТО «ИСТИННО БЕСПРИСТРАСТНОЕ» РАССЛЕДОВАНИЕ МОЖЕТ ТОЛЬКО ОПРАВДАТЬ ЕГО. В качестве примера он вручил мне материал, который считал определяющим рассказом о недавней руандийской истории, — статью, вырезанную из выпуска Executive Intelligence Review, издания крипто-фашистского американского сторонника «теории заговоров» Линдона Ларуша. Я бегло просмотрел ее; статья, кажется, пыталась доказать, что британское королевское семейство через своих угандийских марионеток и в сговоре с другими теневыми организациями, включая Всемирный фонд защиты живой природы, спонсировало истребление руандийского хуту-большинства.
