– Кем работает твой мишка?
– Он астронавт.
– Ладно, мой тогда будет ученым.
– Хорошо.
– Привет, мистер Медведь! Давайте полетим на Плутон.
– Он не хочет лететь на Плутон.
– Почему?
– Потому что это дурацкая планета.
Я жила двумя жизнями. С одной стороны, я была богатой белой девочкой, родители которой водили знакомство со знаменитостями; девочкой, у которой была возможность бывать на съемочных площадках. Я летала первым классом в Европу и дарила подружкам постеры группы Destiny’s Child с автографами на дни рождения. А еще я была девочкой, чьи родители были искалечены собственными психическими недугами до такой степени, что почти что бросили ее. Я чувствовала, как эти две мои половины начинают поляризоваться. Была та я, которая хотела быть богатой и гламурной, как родители, и была другая, желающая убить свою семью и сжечь дотла весь мир.
Поскольку любовь и внимание родителей были редкими и импульсивными подарками судьбы, я научилась искать эти вещи в других местах. Из-за того что не чувствовала себя «своей» даже в собственной семье, роль отверженной давалась мне естественно, и я начала упиваться возможностями, которые она мне предоставляла. Если мне суждено быть странной девицей с трагической семейной историей, то я буду самой странной девицей с самой что ни на есть трагической семейной историей.
В конце концов, это был отличный способ привлечь внимание.
Глава 2. Девочки преследуют мальчиков
[5]
– Отныне и впредь я иду по викканскому пути, – нараспев провозгласила я. – Посвящаю себя вам, Мать-Богиня и Отец-Бог! – тут я подняла повыше зажженную свечу, позволяя раскаленному воску стекать по рукам. В конце концов, что такое посвящение, если не боль?
Мне нужно было выделяться, быть не такой, как все, чтобы мне вслед оборачивались, когда я шла по коридору. Казалось, самый простой способ добиться этого – стать самой странной девицей во всей средней школе. В двенадцать лет я решила, что хочу принять языческую религию, в которой ни черта не смыслила, и тогда я рыбкой нырнула в свою «викканскую фазу». Я была одержима сакральной женственностью и накладывала заклятия на девчонок, которые странно смотрели на меня во время переменок. Мое обычное одеяние состояло из длинных черных струящихся юбок и браслетов, нанизанных на руки до самого локтя.
– Я не хожу в церковь, я же ведьма, – объяснила я своим одноклассникам. – Мне не хотелось бы, чтобы меня сожгли у столба или еще что.
Некоторые хмыкали в ответ. Они за это заплатят! У меня была целая книга заклинаний отмщения. Однако большинство ничего не имели против. В Боулдере все эти ведьмовские дела считались чуть ли не суперкрутыми. Мама моей подружки Меган ходила к целителю рейки
[6] и дарила мне кусочки розового кварца, когда я болела простудой.
Однако все изменилось, когда я перешла в шестой класс и папа вдруг решил перевезти нас в Италию.
– Чтобы вы могли выучить итальянский, – так он это объяснил.
– Но мы достаточно хорошо знаем итальянский, – запротестовала сестра.
– Вам девочки, нужно свободно разговаривать. Я хочу, чтобы вы смогли жить там, когда станете постарше.
Чтобы облегчить период привыкания к новой стране, он снял просторную виллу, обставленную шелковыми викторианскими диванами. Нам не разрешалось не только прикасаться к ним, но даже дышать рядом. Первый год мы учились в американской частной школе, где моя бабушка работала библиотекарем и администратором. Это была та же школа, в которую ходил в детстве отец, и все остальные ее ученики были родственниками знаменитых художников или дизайнеров обуви. Когда нам случалось захаживать в винный магазин, я видела их фамилии, сиявшие золотом на бутылках кьянти по восемьдесят евро за штуку.
В Боулдере я была странной богатой девочкой со знаменитыми родителями и слишком большим количеством браслетов. В Италии я была той странной небогатой девочкой, у чьей семьи не было никакой родовой истории и которая не умела правильно одеваться. Поначалу я пыталась играть роль той же громогласной несносной девицы, которой была дома.
– Девчонки, вам нравится Мэрилин Мэнсон? Мой папа снимал для него видеоклип. Тот самый, знаете, где все эти органы в банках.
Красивая рыжеволосая девочка по имени Кендра только моргнула.
Ее подруга Шелби ответила:
– Это, случайно, не тот ужасно жуткий парень со странным лицом?
– Ну я не сказала бы, что он такой уж жуткий. Он просто знает толк… в тьме.
Кендра рассмеялась.
– В какой еще тьме?
– Ну, понимаешь, в темной стороне жизни.
– Ага… ну мне он кажется жутким.
– Ужасно жутким, – согласилась Шелби. – К тому же он на женщину смахивает.
До меня начало доходить, что, возможно, быть не такой, как все, – не лучший способ добиться внимания в Италии. Эту проблему усугублял тот факт, что кое-что начало происходить. А конкретно – менялось мое тело. У меня стала расти грудь и пришли первые месячные. Я сделала вывод, что прохождение через пубертат означает сокрушительный стыд и позор на веки вечные. Мама не позволяла мне начать брить ноги так рано, как начинали другие девочки, поэтому мне приходилось притворяться, что я брею ноги, и стараться по возможности их скрывать. Однажды, когда я сидела на уроке, Шелби провела рукой по моей голени.
– О боже мой! У тебя такие гладкие ноги! – зачастила она. – Кендра, иди потрогай!
Кендра провела рукой по моей волосатой ноге.
– О да, такие гладенькие! Какой бритвой пользуешься?
– «Гил-лит», – наугад сказала я, неверно произнеся название, которое вот только утром прочла на папиной бритве в ванной.
– Ооо, никогда не слышала, – улыбнулась Шелби. – Должно быть, из дорогих.
Мне потребовалась целая минута, чтобы понять, что они надо мной насмехаются.
К счастью, вместе с волосами на ногах появилось и растущее чувство цели. Я начала осознавать, что быть женщиной – значит иметь определенную власть.
Это осознание началось с парня по имени Майк Парсон.
Однажды вечером я сидела на уроке итальянского для тех экспатов, которые все еще разговаривали по-итальянски на уровне трехлетнего малыша-носителя. Учительница вышла из класса, велев нам «зубрить наизусть новые слова». В реальности это означало, что все мы громко сплетничали о том, что Кендра пойдет на танцы с Паоло. Майк, восьмиклассник с зелеными глазами и непотребным чувством юмора, уселся в учительское кресло, крутясь в нем и хлопая по столам указкой.
