– Не особо, – отвечаю я, уклоняясь от ответа. Как бы я ни хотела открыться, поговорить с кем-то и попытаться во всем разобраться, я не могу рисковать разжечь ситуацию еще сильнее.
И точно не здесь.
Арне снова вскидывает бровь. Я, очевидно, не очень убедительна.
Я поддаюсь, понижая голос и отворачиваясь, чтобы никто не смог прочитать по губам.
– Я не знаю, Арне. Понятия не имею, во что верить. Сандрин расспросила всех. Никто ничего не видел и не слышал после того, как он ушел из гостиной тем вечером. Бог знает, что случилось.
Я прокручивала это у себя в голове снова и снова. Была ли Каро права, утверждая, что Алекс не покончил с собой? Кто знает. И те отметины на его лодыжках могли иметь безобидное происхождение, хотя исследование обуви не пролило свет на это.
Арне вздыхает. Я чувствую, что он еще что-то хочет сказать, но с меня пока достаточно. На данный момент я отчаянно нуждаюсь в парочке таблеток и нескольких часах отдыха от всего этого напряжения.
– Мне стоит проверить, как там Каро, – говорю я, цепляясь за оправдание, хотя Элис и Соня почти не отходят от нее после смерти Алекса.
– Она у себя в комнате?
– Ей нужен был отдых, – киваю я. – И тепло. Предписание врача.
Отставив остатки еды, я наведываюсь в клинику, проглатываю пару таблеток «Трамадола», добавляя несколько бензодиазепамов, потом иду стучаться в дверь спальни Каро.
– Входите, – слышится слабый голос.
Она лежит на своей койке, все еще в черной юбке и топе, в которых была на похоронах.
– Как ты? – Я сажусь рядом с ней.
– Не спрашивай. Хорошо? – Ее глаза моментально наполняются слезами.
Ее руки засунуты под топ, ладони прижаты к животу.
– Ты уже чувствовала, как ребенок шевелится?
– Вчера в первый раз. – Она на секунду улыбается, но затем ее голос становится сдавленным. – Поверить не могу, что он не сможет тоже это ощутить.
Я прикасаюсь к ее щеке. На это мне нечего сказать.
Каро перекатывается на бок, закрывая глаза.
– Я не думаю, что смогу сделать это одна, – всхлипывает она.
– Тебе и не нужно. У тебя есть я, и Элис с Соней. Потом, когда вернешься домой, с тобой будут все друзья и семья.
Она согласно хмыкает.
– Ты им уже сказала? – спрашиваю я. – Своей семье?
– Я разговаривала с ними пару дней назад.
– Насчет ребенка? Или Алекса?
– И о том, и о другом.
– Что они сказали?
– Они в панике, хотели срочно вернуть меня домой, – говорит она. – Мне пришлось снова объяснять, почему это невозможно. – Она садится, одергивая футболку. – Мама расплакалась, а потом связь прервалась. Мне нужно попытаться позвонить им сегодня, но я не уверена, смогу ли с этим справиться. Знаешь, иногда легче разбираться со всем в одиночку? – Каро смотрит на меня, ища подтверждения своих слов. – Ты просто можешь пережить свои проблемы, но почему-то, когда сталкиваешься с реакцией других, становится только хуже.
Я киваю, впитывая истинность ее слов. Вспоминая собственную тягу к изоляции после аварии, то, как тяжело мне было находиться в обществе сестры, коллег, друзей, выносить постоянный груз их сочувствия и обеспокоенности. Они хотели как лучше, я знаю. Они попросту переживали.
Но были времена, когда я хотела закричать.
– Мне нужно тебя осмотреть, – говорю я. – Убедиться, что с вами обоими все хорошо.
– Но это не так, да, Кейт? – Свежие слезы начинают катиться по щекам Каро. – Что мы будем делать насчет Алекса?
Я думаю притвориться, что не понимаю, но это было бы нечестно.
– Я не знаю, – признаю я.
– Я пыталась поговорить с Сандрин. Сказала ей, что Алекс никогда бы не покончил с собой. Я говорила, что кто-то сделал с ним это.
– И что она ответила?
– По сути, ничего. Просто что будет полное расследование, как только АСН сможет отправить сюда команду. – Каро снова с отвращением качает головой. – Но что мы должны делать до этого? Кто бы его ни убил, он все еще тут. Как мы можем быть уверены, что кто-либо из нас в безопасности?
– Но, Каро… – я вздыхаю, озвучивая вопрос, который терзал меня всю неделю. – Зачем кому-то убивать Алекса?
– Разве не очевидно? – Она глазеет на меня так, будто я торможу. – Он знал всякое, Кейт. Копался в смерти Жан-Люка. Черт, половина станции слышала, как он на тебя кричал тогда в гостиной – все обсуждали то, что он сказал.
О боже. Почему я взялась за разговор с Алексом в открытую? Если Каро права, если бы я не пошла к нему, не задала те вопросы о Жан-Люке, он мог бы быть все еще жив сегодня. Слезы стыда и вины щиплют глаза, и я пристыженно отворачиваюсь.
– А тем временем никто ничего не делает, – продолжает Каро, не замечая моей взволнованности. – Кто-нибудь вообще проверял местность, где нашли его тело? Искали ли следы в снегу? Улики?
– Дрю и Люк выезжали туда, – откашливаюсь я, пытаясь взять себя в руки. – Я спрошу у них. – Стоит ли упоминать синяки на лодыжках Алекса? Я задумываюсь. Или о дыре в его рубашке? Нет. Последнее, чего я хочу, так это еще больше раздраконить Каро.
– Как насчет его браслета? – спрашивает она. – Что было на нем?
– Он не надел его. Мы не знаем, где он.
– Но ты все равно можешь проверить данные, не так ли?
– Я пытаюсь, – говорю я. В самом деле, я открыла файл вчера, но не смогла расшифровать его. Мне придется попросить Тома или Роба помочь мне. Но нужно быть осторожнее; если Сандрин учует, что я копаю за ее спиной, я отлично могу представить ее реакцию.
Каро наклоняется и хватает мою руку, крепко сжимая.
– Я должна это сделать, Кейт. Я должна это сделать ради Алекса, но я не справлюсь одна. Мне нужна твоя помощь. Пообещай, что поможешь мне узнать правду.
Я смотрю на нее, сомневаясь. Потом отгоняю опасения.
– Я отслежу данные завтра и поговорю с Дрю или Люком. Но ты должна мне пообещать кое-что взамен, хорошо? Что ты не будешь пытаться разбираться сама. Что поставишь свое здоровье на первое место.
Она кивает, но я пожимаю ее руку, подчеркивая свои слова.
– Я серьезно. Ты пережила сильный стресс, Каро, и это не идет на пользу ни тебе, ни ребенку. Ты должна помнить об этом, потому что Алекс не хотел бы, чтобы что-то плохое случилось с кем-то из вас.
Каро колеблется, будто собираясь возразить. Потом ее поникшие плечи выдают, что она сдалась.
– Хорошо. Но ты же расскажешь мне сразу, как что-то узнаешь, не так ли?
Я киваю, в то же время думая, то ли это обещание, которое я смогу сдержать. Я не готова рисковать еще больше.
