Они шли по темной части парка, мимо кладбищенской полуразрушенной стены, увитой черным плющом.
– Мне обычно везет, – пожала плечами Амико.
– Ну, а мне обычно не везет. Посмотрим, что окажется сильнее: моя неудачливость или твое везение. «Ихтиос» никогда не участвовал в гонках, это личный прогулочный дирижабль Долорес.
Амико подняла бокал:
– На здоровье!
– У нас так не говорят, – покачал Гай головой. – У нас вообще ничего не говорят, просто пьют.
И они выпили. Гай налил снова.
– Откуда ты вообще узнала про «Ихтиос»?
– А я и не знала до вчерашнего вечера. А вчера я нашла в столе в своей комнате вот это – и она протянула ему тетрадку, открыв посередине. Там была вклеена пожелтевшая вырезка из печатной газеты «Таротский рабочий». – Это твой дневник, да?
Гай потянулся за тетрадью, но Амико вдруг помахала ею, приманивая, а затем отпрыгнула в сторону и со скоростью кошки взобралась на полуразрушенный фрагмент кладбищенской стены. Удобно уселась, свесив ноги, посмотрела на рассерженного Гая, раскрыла тетрадь и принялась читать вслух:
– Гонки дирижаблей – ежегодное традиционное таротское развлечение. Сотню лет назад это был жестокий и дикий спорт: с его помощью местные кланы изящно и не очень избавлялись от соперников. Дирижабли иной раз шли на лобовые столкновения, и победитель мог быть только один. Но бывало, что и ни одного. Сразу после гонок происходили передел власти и политические замены убывших сородичей.
Первое, что сделала Долорес, возглавив Совет, – полностью пересмотрела законы, которые регулировали гонки. Она сказала знаменитую фразу: «Латать дыры больше нельзя, нужно перекроить все одеяло!» Если раньше никто не расследовал темные истории с техническими неполадками при падении дирижабля и гибели экипажа, то в какой-то момент таротский суд провел подряд два громких процесса, и на слушаниях разрешили присутствовать журналистам. В результате решения суда (а по мнению нашего источника, по прямому указанию Долорес Сентаво) несколько министров были вынуждены уйти в отставку, пятеро высокопоставленных чиновников отправились в изгнание вместе с семьями и лишились всего имущества.
Лодки перед стартом теперь проходят полный техосмотр, на котором госпожа Сентаво присутствует лично. Она, при полной поддержке Совета, упразднила закон, по которому победитель гонок автоматически принимался в состав Парламента. Наш источник также выразил надежду, что Тарот ждут новые реформы и обновление».
Амико посмотрела вниз на Гая:
– Так не интересно. Почему ты не лезешь за мной наверх? У меня же твой дневник, который, насколько я поняла, ты из тщеславия вел по-английски.
– Не из тщеславия, – Гай сидел на обочине тропы. Он злился, но виду не подавал. – Не из тщеславия. Тамерлан не знает английский.
– Какое упущение! – удивилась Амико. – Как же так?
– Он считает, что английский слишком распространился и с этим нужно бороться. Что там дальше? Я уже не помню.
Амико снова раскрыла тетрадь:
– «Следующую гонку госпожа Сентаво объявила международной и разослала приглашения всем посольствам, присутствующим в Тароте. Отказ эта новая просвещенная таротская императрица не примет: будет политический скандал. Поэтому на сегодня наш источник собрал внутреннюю информацию касательно…»
– Смотри-ка, прервалась она, – а тут портрет твоей матери. Ты же сказал, вы никогда не снимаетесь?
– Это было до того, как она стала Хранителем. И до того, как она покончила с просветительством и демократией. Отчего все бунтари, если им удается дожить до пятидесяти, превращаются в таких хтонических консерваторов? Там она как раз на фоне «Ихтиоса», да?
– Да, – кивнула Амико. – Здесь фото пятнадцати дирижаблей с краткими техническими характеристиками. Но мы сейчас прочтем что-нибудь поинтереснее, – и она пролистнула несколько страниц.
– Амико, это мой дневник!
– Ну и нечего его везде разбрасывать. А если хочешь забрать, поднимайся ко мне! «Отчего неисполненное желание так разрушает? Отчего нельзя просто один раз съесть шоколад и быть свободным от шоколада навсегда?». Амико сделала паузу и следом прочла заголовок с другой страницы: «Выбирая между философией и боксом, нетрудно ошибиться». Она кивнула:
– Похоже на моего отца, он тоже всегда совмещал эти вещи.
– Амико, слезай! – Гай стоял, держа скрещенные руки на груди.
Она показала ему язык.
– Ладно, последнее!
Она стала спускаться по пологой стороне стены, а Гай вспоминал, отчего он тогда написал про шоколад…
* * *
На их семнадцатилетие Тамерлан выиграл первую гонку. Но это случилось не сразу.
В тринадцать Долорес отдала их в кадетский корпус. Незадолго до этого Гай внезапно стал толстым. И ничего не помогало: ни ненависть матери, ни травля одноклассников во главе с Тамерланом, ни сочувствие Фатимы. Добывать еду было не очень просто, но, к счастью для него, мать обожала званые обеды. И если тихонько прокрасться в кухню, всегда можно было найти лакомые неучтенные кусочки. За столом Гаю перепадало немного, и только под присмотром диетологов, а на кухне он по-настоящему отрывался. Там же он встретил в одну из своих вольных охот нового повара.
Старик Савелий Мясов готовил, как бог. Вообще-то он был никакой не старик, а высокий, с длинными жилистыми руками мужчина средних лет, а стариком его звали из-за длинной бороды и нелюдимости. Поймав мальчика в кладовке на поедании шоколада и домашней колбасы, он клешней-ручищей держал его за ухо, пока не разобрал сквозь визг, что Гай – хозяйский сын. И Гай был благодарен за эту разборчивость. Они познакомились и разговорились.
Повар, чего Гай понять не мог, был худым, хоть и ел за десятерых. Стать поваром, чтобы никогда не голодать – Гай рассматривал такое призвание в жизни. Пока, к своему изумлению, не понял, что Савелий все равно всегда голоден.
Гая мучил вопрос: почему? Почему то, что ты хочешь, всегда оказывается не тем, если это получаешь? После этой встречи он начал с воодушевлением молиться:
– Господи, пожалуйста, сделай так, чтобы то, что я хочу, мне не разонравилось, если я это получу…
Он повторял эту самодельную молитву перед сном много дней, пока не рассказал о ней на исповеди отцу Родиону. Тот замер на секунду, а потом оглушительно захохотал. Он смеялся так громко, а его лицо стало таким красным, что Гай начал переживать за его здоровье. Наконец отче успокоился и сказал:
– Ты умный мальчик.
– И? – Гай, который возлагал последнюю надежду на отца Родиона, теперь чувствовал себя обманутым. – И что теперь? Как, – он с нажимом произнес это слово, – как теперь?
Отец Родион покачал головой:
– Да никак. Иногда я думаю, что ценность свободы воли сильно преувеличена.
