Гай, конечно, уже был взрослым. Но ему сильно захотелось стукнуть отца толстой веткой, которая подвернулась по дороге сюда и которую он еще держал в руках.
Отец Родион ласково погладил его по голове:
– Ничего, ничего. Когда-нибудь привыкнешь. И даже покажется, что в этом есть замысел Божий. Нужно, по возможности, ограничивать надежды. И молиться, чтобы успокоить притязания и гнев…
Гай вывернулся из-под руки священника и побежал прочь. Он провел тогда больше двух часов в лабиринте можжевельника: там был его тайник с сигаретами. Гай смотрел в небо, курил и мстительно шептал:
– Я все равно сбегу отсюда.
В можжевельнике его застукала сама Долорес – похоже, Тамерлан прознал про тайник и сдал матери. Гая наказали на две недели: помогать кладбищенскому сторожу стричь траву и прибирать могилы.
Сторож разговаривал с мертвыми больше, чем с ним. Обычно это случалось по вечерам, когда старик выпивал пару бутылочек чего-то очень пахучего и, опираясь на плечо Гая, шел в вечерний обход. На некоторые могилы он смачно плевал, какие-то обходил стороной, пришептывая: «Чур меня, чур!» А отдельные удостаивались его монологов. Он вставал в ногах усопших и, качая головой, произносил что-то вроде:
– Где тебя вечно носило, Марта? Ты говорила, что врач должен помогать. А твои дети ложились спать в холодном доме одни. Они выросли и уехали далеко от тебя. И ты стала никому не нужна. Чужие есть чужие, а свои есть свои.
Или:
– Дядь Митяй, сколько лет прошло, как они тебя тут прикопали… Твои наследнички. Те еще паразиты. Они срубили все твои яблони! Ты бы второй раз умер, если б увидел!
Гай слушал и мотал на ус. Скоро он знал добрую половину кладбища лучше, чем своих одноклассников, и поймал себя на мысли: здесь он не чувствует себя одиноким. Он не стал говорить матери, что ему понравилось на кладбище, надеясь, что в следующий раз его, возможно, накажут так же. Но следующего раза не получилось.
Гораздо позднее, будучи взрослым, он вспоминал эту войну с матерью за еду как единственную удачную протестную кампанию в семье. Но и она продлилась недолго. Гаю стукнуло тринадцать, терпение Долорес лопнуло. Тамерлан был и так хорош, но Долорес вдруг сказала, что близнецы имеют общую судьбу. Что, как ни крути, Гаю понравилось, хоть он и не понимал, что это значит.
Их разбудили в шесть утра. Фатима тайком сунула ему плитку шоколада в куртку, обняла, погрузив во тьму сложных запахов, из которых он выбрал и унес с собой аромат шаурмы: запах стряпни в памяти успокаивал. Чемоданы собрали и отнесли в машину еще до того, как братья встали.
Они ехали почти весь день.
Там, куда они прибыли, на входе отобрали шоколад и выбросили его в большое пластиковое ведро с крышкой. Он потом неделями думал, что все спрятанные радости в долгосрочной перспективе иллюзорны. Хочешь чего-то – вперед. Возможно, у тебя всего десять минут или секунд, либо и того нет.
Мать как-то прочитала им на ночь сказку про то, как среди уток родился страшный, ни на кого не похожий утенок с длинной шеей, нескладный и откровенно уродливый. И сородичи начали преследовать его. Тамерлан тогда хохотал, а Гай, почти с головой укрывшись одеялом, сжал кулак и изо всех сил больно вдавил ногти в мякоть ладони, чтобы не заплакать. Мать читала строгим холодным голосом и вдруг смолкла. Потом сказала:
– Последней страницы нет, но все закончилось хорошо: утенок вырос и оказался прекрасным лебедем, и все завидовали его красоте.
– Нет! – Гай все же не выдержал и расплакался. – Это неправда!
Тамерлан, давно заметивший, что Гай сопит и, видимо, вот-вот заплачет, стал дразнить:
– Эй, утя! Подбери нюни, утя!..
Гай плакал об обиды и необъяснимой тягостной тоски.
* * *
– Дети растут, – сказала Долорес, когда приехала навестить их через полгода.
Она приехала в кадетский корпус с официальным визитом, и сыновей привели к ней поздороваться. Долорес потрепала мальчиков по щеке. Вздохнула. Вытащила вдруг две плитки шоколада – дала ему и Тамерлану. Шоколад он с тех пор презирал, но взял, подумал, что можно будет обменять на что-нибудь, например, на свободный час во время дежурства. Но сокурсники просто отобрали плитку. Ну и черт с ней. Он тогда даже ничего не почувствовал. Подсторожил того, который был за главного, сломал ему зубы, ударив железякой в темноте. Потом его долго тошнило в туалете, под желтой грязной лампочкой, засиженной мухами.
Возвращаться домой он тоже уже не хотел. В пятнадцать лет Гай был пойманным в садок зверьком, показывающим зубы. Насчет Тамерлана он не был уверен, нравилось тому происходящее или нет. Вопреки надежде матери, он не ощущал никакой связи с братом: Тамерлан был ему таким же чужим, как человек на остановке – с той лишь разницей, что человек на остановке мог внезапно оказаться прекрасным другом, если узнать его поближе, а вот с Тамерланом этого случиться уже не могло.
Тамерлан выиграл первую гонку, наверное, случайно. Потом выигрывать каждую гонку стало для братца делом принципа. Механика со временем уступила место электронике, и если раньше управление и скорость полностью зависели от ловкой и слаженной работы экипажа, теперь все большую роль играли гаджеты, которые Тамерлан регулярно и с энтузиазмом скупал в китайском интернете. Любое повышение эффективности дирижабля Долорес и правила гонок считали допустимым. Поэтому очень скоро к Тамерлану, благодаря его деньгам, наглости и китайской находчивости, пришел стабильный успех.
Со временем мать отдала ему импорт сигарет и алкоголя, и Тамерлан сделался сигаретно-водочным королем. Он организовал бизнес с парочкой своих закадычных дружков и дело пошло. Они цистернами возили ужасный джин из Перу и кошмарный виски из Индии, который затем разливали на подпольных заводах. Долорес закрывала на это глаза. Деньги за растаможку шли в казну, а Тамерлан наценивал безбожно и наживался баснословно.
Гай презирал его от всей души, но мать считала бизнес сына успехом. И часто намекала, что, если бы Гай попросил, брат взял бы его на работу.
* * *
Гай нахмурился и отогнал воспоминания, навеянные дневником. Амико отдала ему тетрадь, и теперь он раздумывал: сжечь записи сразу или сперва прочесть, а потом сжечь.
Они вышли из леса. На стартовой площадке собиралась толпа. Лодок, которые были заявлены в гонки, было чуть больше десятка, каждую украшали гербы и флаги кланов и стран. Зрелище впечатляющее – особенно на контрасте, если вы бывали в трущобах Тарота. До самого горизонта раскинулось зеленое поле, окруженное лесом, по одну сторону поля стояли белые шелковые шатры единственного в Тароте мишленовского ресторана «Крыса и Мышь» и белые же трибуны для зрителей, а по другую висели в воздухе дирижабли. Команды гонщиков толпились перед шатрами, выпивали по бокалу шампанского на удачу перед стартом, постепенно расходились по своим лодкам. Все утопало в белых цветах: охапки лилий и пионов, гирлянды орхидей – Долорес была помешана на белом. Сама она в скромной алмазной диадеме на седых волосах, уложенных в царственную прическу, беседовала с маленьким лысым мэром Арчибальдом де Бюсси. Мэр нетерпеливо подпрыгивал при разговоре, и со стороны казалось, он тянется вверх, пытается хоть немного быть вровень со статной Долорес.
