В помещении было пусто и пыльно. Тетка на коммутаторе дремала, и Амико пришлось ее разбудить. «В этом весь Тарот, – с раздражением подумала она, – сонная безучастность, сказка о веретене и спящей красавице, и пока принцесса спала, власть здесь захватили разбойники, и не было никого, кто разбудил бы ее».
– С Нью-Йорком? – сказала тетка сама себе с сомнением и подняла брови.
– Да, и можно побыстрее.
Сэ ответил почти сразу, как коммутатор брякнул и пошли гудки.
– Я на месте, – сказала Амико.
– Очень хорошо. Я тут тоже время даром не терял, собрал кое-какую информацию. Похороны в родовом гнезде в Эльсиноре. Там маленькая часовня. Почему не в обители? Ведь обитель – главный собор Тарота? К тому же ее личная резиденция. – Он говорил торопливо, отрывисто, перебивая самого себя.
– Ну, – буркнула Амико, – скорее всего, именно поэтому. С собором этим проблемы, он уходит под землю.
– Уходит под землю? – Симун Сэ расхохотался.
– А в часовне в Эльсиноре – местная чудесная икона «Все Возвращающая».
– Что возвращающая? – не расслышал он.
– Все, – вздохнула Амико.
– А, да, совсем забыл: его хоронят в закрытом гробу, то ли обгорел, то ли лицо объели крысы. Ты что-то говорила про местных крыс… Что с ними не так?
Повисло молчание, Амико пыталась подавить приступ тошноты.
– Алло? – спросила трубка.
– Это местная аномалия, они очень крупные, а по ночам сбиваются в стаи и нападают.
Сэ добавил задумчиво:
– Пожар был. Крысы. Как удобно… Подожди-ка, у меня вторая линия.
И на минуту или две наступила тишина. Когда Сэ вернулся к разговору, от его бодрого расположения духа не осталось и следа – трубка тревожно вибрировала:
– Есть новости: Карл вылетел в Тарот. Карл! В Тарот! Зачем ему в Тарот? Он туда за последние тридцать лет ни разу не совался. Это ниже его достоинства. Найди Карла, Амико, глаз с него не спускай! – и связь прервалась.
– Оплаченные пять минут закончились, продлевать будете? – спросила телефонистка. Амико положила трубку и вышла на улицу. Вот только этого психа Карла тут не хватало, а Сэ таким она даже и не слышала никогда.
Значит, похороны… Амико поправила меч на плече. Вся ее реальность сейчас сжалась до этих вот двух слов. Она сдалась и разрешила себе подумать о Гае.
Гай вызывал в ней чувство, которое ее всю жизнь учили презирать: жалость. Ее учили, что жалость унизительна, в ней нет достоинства. Жалеть своих друзей – унижать себя, жалеть врагов – унижать себя вдвойне. Но в тот день, когда она встретила Гая, и после, с каждым днем все больше и больше, ее охватывало чувство болезненного сочувствия, желание обнять его, защитить. От матери, от брата, от мертвой возлюбленной. Таким он казался ей несчастным. При всей его дикой натуре и любви к пистолетам она чувствовала в нем столько уязвимости… В Гае она вдруг увидела свою собственную боль, на которую у нее никогда не было права, боль, спрятанную так глубоко и так привычно, что она испугалась, когда ее в себе нашла. И вместо того, чтобы по привычке оставить прошлому прошлое, она больше не могла и не хотела ничего забывать.
Амико смотрела в темную бездну, все глубже уходя в воронку безнадежной тоски. И это безвольное погружение во тьму напоминало ей помешательство ее матери.
– В Эльсинор, – сказала она таксисту.
У церковной ограды стоял розовый лимузин Долорес, украшенный гирляндой из черных калл. Здесь, на старом кладбище, был родовой склеп семьи Сентаво.
У ворот в храм двое нищих бросились было к Амико, но что-то в ее лице их оттолкнуло, они остановились на полпути, отвернулись, расползлись, что-то шипя и подбирая вещи.
Амико поднялась по ступеням. Черные лаковые ворота храма были распахнуты. Внутри стояла толпа, женщины в черных платках, мужчины в черных костюмах. Гая убил Тамерлан, в этом она не сомневалась, подумала: с ним я разберусь быстро. Но лучше ей от этой мысли не стало.
Она протиснулась вперед, насколько было можно. Наконец в глубине, у самого алтаря, она увидела закрытый гроб, Долорес и рядом с ней неизменного Базиля. Базиль, вытягивая худую желтую шею, вертел головой, высматривая кого-то, священник пел и размахивал какой-то чашкой на цепочке, из которой шел дым. Все время от времени касались лба пальцами правой руки, сложенными щепоткой, потом груди и справа налево перемахивали плечи. Амико не очень понимала, когда надо, но с задержкой повторяла движения, и это было не лучшим в ее жизни прикрытием.
Она пыталась оценить обстановку, но кроме Долорес и Базиля никого не узнавала. Возможно, из-за этих черных платков, возможно, потому, что ее начало мутить от запаха ритуального дыма, который становился все сильнее. Какое-то время она так стояла, но дышать становилось труднее, голова налилась тяжестью, а пол под ногами стал таким зыбким, что было страшно ступить. Она понимала, что начинает привлекать внимание, развернулась, кого-то задев, и, стараясь не упасть, пошла к выходу.
У распахнутых дверей дым рассеялся, и она буквально наткнулась на Тамерлана и Лору. Тамерлан сидел в кресле-каталке и из-под полуприкрытых век наблюдал за происходящим. Амико всматривалась в его осунувшееся лицо с синяками под глазами, его нервные руки со сбитыми костяшками пальцев были как-то по-детски сложены на коленях. А Лора стояла за креслом мужа и держалась за ручки так, что, казалось, отпусти она их – упадет.
Амико поймала взгляд Тамерлана. Через несколько секунд что-то дрогнуло в ее лице, и она обратилась к Лоре:
– Что случилось?
– Мы не знаем, – Лора покачала головой. – Вам лучше поговорить с Долорес.
– Можно мне поговорить с ним? – спросила она с откуда-то взявшейся надеждой.
– Нет, – испугалась Лора. – Врач запретил.
– Можно, – вдруг произнес Тамерлан. – Я хочу.
Он сжал руки на подлокотниках кресла.
– Но ваша мать… – Лора побледнела.
– Я сказал, мне нужно поговорить, – сквозь зубы с нажимом повторил Тамерлан. Синяки под глазами были почти черного цвета.
– Но ты хотя бы знаешь, кто она? – растерянно спросила Лора.
Тамерлан помотал головой:
– Нет, но я как будто помню ее лицо.
Лора отступила от кресла и сложила руки на груди. Амико взялась за ручки и покатила коляску наружу настолько быстро, насколько позволяла обстановка.
* * *
Скатив коляску с церковного крыльца по мосткам, Амико вырулила к дорожке на кладбище и покатила кресло с Тамерланом вглубь – туда, где под деревьями их никто бы не увидел. Погост был засажен почти что лесом: что ни могила, то дерево. Это были преимущественно сосны, закрывавшие небо почти целиком, но попадались и рябины, орешник и елки.
Она дотолкала коляску до какого-то большого склепа и остановилась. Развернула так, чтобы смотреть Тамерлану прямо в лицо, села напротив на надгробие. Она не понимала, что спросить, и все еще было нехорошо от церковного запаха. Вдохнула сырой осенний кладбищенский воздух, чтобы собраться с мыслями, а когда, наконец она взглянула ему в лицо, Тамерлан вдруг сказал:
