После акведука в самом деле пошел снег, и чем дальше они ехали, тем выше поднимались сугробы. Через два часа поезд остановился на полустанке посреди белой равнины. Они вышли, и состав почти сразу с грохотом тронулся.
Ева достала из сумки что-то похожее на рекламный буклет и зачитала вслух профайл оценщика:
– 48 лет, алкоголь, кокс, лсд, мет, аяваска, грибы.
Зорн хмыкнул:
– Какой там процент реализации его оценки?
– 98, – сухо сказала Ева.
– Это невозможно, наверное, просто реклама, – ответил Зорн. – Он же просто наркоман.
– Зорн, вообще-то он с лицензией, – обиделась Ева. – Я ж не к астрологу тебя тащу, дорогуша.
– Ева, я – материалист, – грустно сказал Зорн.
– Да кому это вообще интересно, – сказала Ева и закурила. – Если что, у него докторская диссертация по математике.
Они шли по аллее просторного парка. Осины были такие ровные, что хотелось приложить линейку, и эта геометрия без фантазии не сулила ничего доброго.
В глубине парка стоял домик с крышей, как ананас. Над крышей начал уютно виться дымок, и Зорн увидел трубу, скрытую за чешуйками ананаса. Там, где аллея заканчивалась, снег никто не чистил. Еще метров двадцать до крыльца они шли, по колено проваливаясь в сугроб.
– Звони, – сказала Ева.
– А ты? – растерялся вдруг Зорн.
– Я не могу, – рассердилась она. – Спрашиваешь ведь ты.
Зорн позвонил. Вышла сухонькая немолодая горничная в белом крахмальном переднике. Внезапно сплюнула сквозь зубы на снег и спросила по-немецки:
– Вам назначено?
Ева чуть заметно кивнула, и горничная пропустила их через узкий проем двери. Внутри пахло ванилью и апельсинами.
Это был питомник для бабочек. «Шметтерлинге» – прочел Зорн табличку на стекляной двери. Вокруг было множество растений, все дышало влагой и теплом, цветки орхидей висели над головой, где-то в глубине зеленых ветвей под куполом порхали крупные мохнатые бабочки.
– Кофе? – спросила горничная.
– Да-да, – поспешил согласиться Зорн.
Оценщик вероятностей сидел хмурый и вялый. У него были большие пальцы рук с обкусанными ногтями и лысая голова. Он был в одежде тибетского монаха и сидел на диване в позе для медитации.
– У меня похмелье, – отстраненно сказал оценщик вместо приветствия. – Давайте покороче.
В этот момент Зорн понял, что оценщик говорит так всем. Горничная внесла поднос с кофейником, початой бутылкой коньяка и чашками.
– У меня два вопроса, – поспешил сказать Зорн.
Оценщик не проявил интереса.
Зорн отхлебнул для присутствия духа кофе и почувствовал концентрированную горечь, это даже нельзя было назвать вкусом, это была горечь, которая проникала в сердце и убивала клетку за клеткой сердечную мышцу, парализуя дыхание. Зорн резко выдохнул и отчего-то чихнул. И тут оценщик посмотрел ему прямо в глаза.
– Отчего ты здесь, сын мой? – спросил он вдруг с теплотой.
Зорн открыл рот, но никак не мог вспомнить вопрос. Вернее, вопросы. Их было два.
Оценщик, между тем, ждал. На голову Зорну вдруг выпала откуда-то сверху ветвь орхидеи – как змея, верткая и длинная, щекотнула за воротом.
И тут оценщик приобнял Зорна за плечи и начал издалека:
– На твоем месте я бы уехал один. Ты же знаешь, что история переписывается все время. Даже сейчас – как ты посмел задать вопрос? Неужели не боишься, что именно то, что я скажу, вобьет последний гвоздь в крышку одной вероятности, отдав предпочтение другой? Или, возможно, ты догадываешься, что творец тут – только ты и именно ты рассказываешь, что вообще происходит. Но знаешь что? Ты все равно остаешься в рамках сценария. Сложно объяснить, я даже пытаться не стану. – От оценщика пахнуло коньяком и нотками бергамота.
– Ммм… – неопределенно промычал Зорн.
Он не был готов к такому повороту. Кроме того, его уже основательно тошнило, тот первый и единственный глоток кофе продолжал усугублять состояние.
В следующую минуту оценщик снова был трезв, как стекло.
– Так вы будете спрашивать или нет? Посещение все равно платное, спрашиваете вы или нет, ну что такое, – заверил он.
Зорн окинул взглядом оранжерею и подумал: что-то неуловимо изменилось, свет стал другим. Сейчас солнце садилось, и это, учитывая, что они приехали утром, вызывало тревогу. Он не мог пробыть тут дольше получаса, а выходит, прошло семь с лишним часов.
– Я хотел спросить, – заторопился Зорн, – как бы вы оценили перспективу поездки: Маракеш, Эдинбург, Каир…
Оценщик пожал плечами:
– Ты хотел спросить, куда лучше бежать? Время-то истекло, и кому-то из вас придется заплатить. Она хочет, чтобы это была она, а ты хочешь, чтобы ты. Вам вообще не нужен оценщик, это все исключительно между вами. Знаете, немного как в детстве, чья любовь больше. – Он улыбнулся.
– Так что на вашем месте – ведь вопрос касается не тебя одного, Зорн – я бы не тратил время и деньги на поездку сюда. Но что сделано, то сделано. Ты промахнешься, стрелок. – Он надолго умолк, глядя перед собой в потоки солнечного света. – Смирись. Какой второй вопрос?
– А город? – механически повторил Зорн.
– Да хоть Танжер, – зевнул Оценщик.
Зорн не то чтобы не хотел – он просто не мог больше спрашивать. Его мутило, и голова кружилась. Теперь оценщик, казалось, раскачивался из стороны в сторону в клубах сигарного дыма. Зорну не хватало воздуха, он, встал и нетвердой походкой побрел по коридору туда, где, с трудом соображая, он думал, находится выход. Когда увидел знакомую дверь, навалился на нее всей тяжестью своего тела. Она медленно поддалась, и еще через секунду Зорн с порога рухнул в глубокий сугроб. Какое-то время лежал, набираясь сил, с каждым вдохом чувствуя, как к нему возвращается ясность сознания. Потом в светлом проеме двери возник черный силуэт горничной. Она выругалась по-немецки в пространство и с силой захлопнула дверь.
Зорн полежал немного на спине, вдыхая и выдыхая, пока не начал замерзать. В этот момент входная дверь снова распахнулась и появилась Ева. Она сказала внутрь:
– До свидания, Виктор Олегович.
И снова хлопнула дверь.
– Давай представим, что мы сюда не приезжали, – сказала Ева, выслушав его историю, пока они шли через парк обратно к станции. Зорна остаточно мутило, и он старался смотреть прямо перед собой.
Он не знал, что ей ответить, как и не мог понять, был ли выбор, или все было изначально предопределено.
Amantes – amentes | Влюбленные – безумны
В Париже, прежде чем что-то решить, они сели выпить кофе на набережной Сены. Зорн смотрел на прохожих, спешащих по набережной под платанами, и думал, что платаны слишком радостные деревья. Даже ноябрь бессилен привнести унынье в этот мощный ствол и, уничтожив листву, оставляет дерево будто обнятое сотнями солнечных зайчиков. Вечное лето Парижа, над которым не властен ни один апокалипсис.
