– Мэй, я не забрал ключ.
– Его там не было?
Зорн кивнул.
– Ты веришь в историю про конкурентов? – нахмурилась Мэй.
– Майк говорил про контракты. Что у Тамерлана важные для «Сомы» контракты, и его пропажа означает потерю всей клиентской базы местной элиты.
– Ты в это веришь? – снова повторила Мэй.
– Зачем иначе искать Тамерлана?
– Возможно, Тамерлан замешан в чем-то и скрывается от Сэ, а не от конкурентов, которых никто в глаза не видел. Возможно, присвоил себе, что ему не принадлежит. И вот что я узнала. У Тамерлана был брат-близнец, Гай. И, представь себе, он погиб прямо перед нашим приездом, его только похоронили, даже траур в городе еще не сняли.
– Близнецы, значит? – глухо повторил Зорн. Да, ну разумеется, те двойники в поезде. Значит, за Евой охотились Тамерлан и Гай Сентаво. Он в деталях прокрутил в памяти стрельбу в поезде, бегство из палаццо… Один из братьев был на их стороне, его бездействие в нужный момент всякий раз играло им на руку. Но который из них? Тамерлан или Гай? Он колебался, не сказать ли Мэй про книгу? Потом все-таки решил подождать. «Найдем Тамерлана и дальше посмотрим». Надо понять, она на Майка работает или на Сэ. Или она сама по себе? В конце концов, секретов у «Сомы» хватает, может, она двойной агент и работает на тех самых неизвестных конкурентов.
В ответ он сказал:
– Едем в офис?
– Думаю, да, а потом – предлагаю наведаться к Долорес.
Мэй развернула газетный обрывок и положила его поверх карты. С газеты на них смотрела шаблонно красивая девушка: тонкий нос, миндальный разрез глаз, полные, четко очерченные губы – на это лицо хотелось смотреть и смотреть. И все же это было лицо мраморного музейного бюста, совершенно прекрасного и совершенно безучастного. Под фотографией значилось: «Долорес Сентаво, 1997 год».
– Единственное фото удалось найти после четырех часов копания в архивах. – Мэй с удовлетворением свернула обрывок и положила в карман. – Ты прибыл на международный вокзал. Давай пройдемся до внутреннего вокзала Тарота, оттуда ходят дирижабли, и есть маршрут прямо над старым городом. Посмотрим на местный ландшафт. Тучи разошлись. Солнце не выйдет, но без него и лучше.
– Дирижабли? – переспросил Зорн. Он вспомнил, что читал об этом в путеводителе, но не поверил.
Мэй кивнула:
– Да. Ты, скорее всего, уже и сам заметил: погода в Таротской долине несколько излишне стабильная. Сезоны мало отличаются друг от друга, можно сказать, они не меняются, стоит безветренное тихое межсезонье. Осенью и зимой идет мелкий дождь. Это позволяет довольно эффективно использовать дирижабли.
Зорн не торопясь пил невкусный кофе и смотрел на улицу. Людей было мало. Компания из пяти старух шла по пустынной улице, потом они вдруг остановились на перекрестке и стали ругаться между собой. Зорн тряхнул головой, чтобы наваждение рассеялось. После смерти Евы он привык к галлюцинациям, а потом, когда они прекратились, стал с подозрением относится к тому, что выглядело хоть сколько-нибудь необычно. Старухи не исчезли. Зорн покосился на Мэй: она тоже смотрела на старух.
– Знаешь, Зорн, раньше люди употребляли опиум или амфетамины, чтобы сделать эту реальность необычной, а теперь пьют антидепрессанты, чтобы сделать ее хоть сколько-нибудь нормальной. Но это у них плохо получается.
– А ты? Ты на амфетамине или на антидепрессантах, Мэй?
Она пожала плечами:
– У меня нет предпочтений. Пока изучаю вопрос.
До вокзала они шли молча. Мэй вела его таротскими улицами так уверенно, будто прожила здесь всю жизнь.
– Ты была раньше в Тароте, Мэй? Хорошо говоришь по-таротски, – спросил Зорн.
– Нет, – она снова улыбнулась. – Я не любитель национального колорита, живу в будущем, а не в прошлом. А языки мне с детства легко даются.
Тут она пропустила поворот. Как показалось Зорну, намеренно. И сосредоточенно уставилась в бумажную карту Тарота. Зорн вдруг понял, что не так с ее улыбкой, в Нью-Йорке Мэй не имела привычки часто улыбаться.
Они вошли в здание вокзала. Это был высокий, длинный деревянный ангар, по обеим сторонам которого стояли рядами лавки, сидели в ожидании люди, в глубине ютился домик билетной кассы.
Пока Мэй покупала билеты, Зорн осмотрелся – непримечательная, сколоченная наспех постройка. Потом поднял голову и поразился: всюду под потолком были дирижабли, они стояли, как в депо, каждый в своем отсеке. Как раз сейчас один из люков в крыше открыли, и дирижабль медленно поднимался в небо.
– Взяла билеты до северных доков и обратно – подошла Мэй. – Можем не выходить в доках и сразу ехать обратно, а можем выйти и посмотреть местную достопримечательность: статую «Колумб в лодке». Таротские рыбаки почитают его как святого, уничтожившего Америку, и покровителя рыбаков.
– Уничтожившего Америку? – недоуменно переспросил Зорн.
– Здесь в быту много необычных историй. Я посмотрела утром местные новости: у таротцев любопытный взгляд на мир.
– А с Америкой-то у них что?
– Похоже на обрывки древней космогонии и само звучание слова вызывает сложные нейронные реакции у носителей таротского языка. Никто не виноват, просто так получилось. А потом, технически я согласна, что Колумб уничтожил Америку, по крайней мере, одну из ее версий.
Их дирижабль отходил через десять минут. Его спустили из-под потолка вниз, и теперь пассажиры поднимались по трапу. Капсула напоминала акулу в профиль: метров пятьдесят в длину и около десяти в обхвате. На боку, кроме логотипа транспортной компании, было название машины: «Граф Цеппелин».
– Один из европейских пионеров дирижаблестроения. Мало кто знает, но его родители были русскими эмигрантами из Тарота – кивнула на название Мэй. Местные в очереди смотрели на них настороженно и даже враждебно.
В салоне дирижабля Зорн выбрал место у иллюминатора, сел и стал смотреть вниз из небольшого овального окошка. Работники аэродрома отпускали канаты, дирижабль заметно покачивался из стороны в сторону. В салоне были металлические, крашенные в белый скамьи с ремнями безопасности, а на полу под сиденьями лежали желтые спасательные жилеты. В буфете внизу продавали кофе в больших железных кружках и колу, наливая их, как пиво, из двух одинаковых на вид кранов. Пассажиры были в основном работяги в грязных комбинезонах. Почти все места быстро заняли, рядом с ним и Мэй никто не сел.
Последней в салон вошла старуха-нищенка. У нее дергалась голова, но это не мешало ей двигаться ловко и даже как-то кокетливо. Она поравнялась с Зорном и Мэй, он достал мелочь и кинул в кружку, которую она держала узловатыми сухими пальцами. Но мелочь не брякнула, а булькнула. Старуха рассердилась и начала вылавливать ее из кружки рукой. Зорн не понимал: то ли не было кружки для милостыни, а была кружка с кока-колой, то ли надо было класть монеты в руку, а не в кружку. Старуха успокоилась и, продолжая качать головой, сказала:
