Гай привык разделять женщин на богинь и подруг. Первые были придуманными, ускользающими, он почти не нуждался в их обществе, просто собирал в своей коллекции впечатлений на границах опиумных снов. Богиням он посвящал стихи, вел с ними интеллектуальные беседы, с ними был невозможен секс, который был бы тут разновидностью святотатства. Напротив, с подругами можно было весело проводить время.
Мира не подходила ни под то, ни под другое. Она была слишком неопределенной. В ней была страсть – и вместе с тем какая-то равнодушная, холодная андрогинность, остекленелость, сводящая его с ума. Он испытывал неведомое ему доселе обморочное сладострастие и чувствовал, что за этим стоит что-то нехорошее, недоброе, а может, и откровенно злое. То, что его мать назвала бы христианским словом «порочность», а он не находил слов, чтобы назвать. Да и не хотел. Любовь к Мире, или любовь Миры к нему – он точно не знал, но эта любовь делала его могущественным и наполняла желанием жить. Впервые в жизни он позволил себе подумать – сперва про себя, а потом и вслух – как они уедут из Тарота. Почему нет? Она будет делать искусство, а он мог бы преподавать. Как-то, не удержавшись, он спросил:
– Ты уедешь со мной? Выйдешь за меня?
Она всплеснула руками:
– Ты что ли делаешь мне предложение? Ах какая прелесть, старая традиция, красивое платье. Это будет в церкви? – Да-да! Конечно, я выйду за тебя. Это ведь ненадолго.
Гай был так рад, что она согласилась, что уточнять про «ненадолго» у него не хватило духу. Он смотрел на нее и почти верил, что все так и будет. В конце концов, почему нет?
В тот вечер он ужинал у матери, когда внезапно сказал, что женится. Долорес подносила в этот момент ложку супа ко рту – и замерла. Положила ложку, вытерла губы салфеткой и посмотрела на сына:
– Она чужеземка.
– Твой отец, мой дед, тоже не был таротцем.
– Он был русским и верующим.
Тамерлан стал рассказывать, как он провел день в Сити. Гай встал из-за стола и вышел.
Вечером через Базиля мать вдруг передала, что хочет познакомиться с его девушкой. И официально приглашает ее на семейный обед в Эльсинор. Гай был благодарен. Даже льстил себя мыслью, что в кои-то веки мать решила посчитаться с его мнением. Но где-то в глубине чувствовал, что что-то не так.
Прошел месяц, как они встретились с Мирой, и по городу вовсю ползли слухи про новый вид крыс. Рассказывали всякое. Что, дескать, их популяция растет со страшной скоростью. Что съели младенца в рабочем поселке. Что ни ночь – нападение на одиноких прохожих с летальными исходами. Рабочий люд стал носить с собой монтировки, но отбиваться удавалось с потерями, укусы заживали из рук вон плохо, были случаи ампутации. В этой обстановке многие поддались панике, с началом темноты дома запирались, на улицу никто выходить не хотел. Крыса-другая стали попадаться и днем, но они были вялыми и медленными. Таротские дети таскали их за хвост, устраивали публичные казни с зачитыванием приговора. Днем крысы были безобидны: они не сбивались в стаи и не проявляли признаков голода.
Как раз перед тем семейным обедом Долорес произнесла большую речь в Парламенте по поводу крыс. В том числе она предложила проект о создании нового подразделения внутренней безопасности, в которое набирали бы профессиональных крысоловов, а в будущем открыть школу повышения квалификации, обучать молодые кадры, передавать опыт. Даже искать возможности обмена с заграничными коллегами. Если и там есть аналогичные мутации. Ее предложение получило неожиданный и оглушительный успех. Ей аплодировали стоя, даже оппозиция, и графики последних опросов популярности взмыли вверх.
* * *
– Мира, ты серьезно?
В то утро она вернулась с узбекского базара с садком аксолотлей. И так и стояла с ним в руках, пока смотрела речь Долорес в прямой трансляции – она вообще в последнее время стала много интересоваться внутренней политикой Тарота. И теперь сообщила Гаю, что в Эльсинор на обед не поедет.
Это был удар, к которому Гай не был готов. Он так надеялся, что мать одобрит Миру, и совсем не ожидал, что Мира может не одобрить мать. Поэтому сперва не воспринял ее слова всерьез. Она плюхнула садок на стол, и аксолотли, прибившись к краю, стали глазеть на Гая своими крошечными глазками и широко улыбающимися мордочками. Гай не выдержал и накрыл их кухонным полотенцем.
– Мира, я тебя очень прошу, это важно. Мы не можем не поехать.
– Почему? – спросила она, спокойно глядя ему в глаза.
Гай не знал ответа, это была катастрофа. Зная Миру, надеяться, что она передумает, было бессмысленно. И тут одна идея пришла ему в голову.
– Ты хочешь жить в Тароте?
– Да, – Мира по-детски надула губы. – Мне нравится, здесь настоящая жизнь.
– Ну, а я-то как раз не хочу. Если тебя вышлют, я без малейших сожалений сбегу из Тарота.
– Вышлют? – Мира немного растерялась.
– Да, Мира. Моя мать не только глава церкви и председатель Совета старейшин, она Главнокомандующий Таротской Армии и председатель дипкорпуса. Прикажет отозвать твою визу – и тебя вышлют из страны в 24 часа.
Мира постукивала пальцами по столу и смотрела на аксолотлей. Минут через пять молчания она тряхнула своей платиновой головой и рассмеялась:
– Прекрасно! Тогда я поеду и посмотрю на нее живьем. Никогда не видела тиранов вблизи. Это будет enchanting
[34]!
Гай облегченно вздохнул. Как потом понял, совершенно напрасно.
Они выехали в Эльсинор после обеда. И все сразу пошло не так. Мира потребовала у водителя ехать через Новый Тарот, по старой нефтяной трассе. Там, на брошенных землях, были дикие территории, трущобы, Гай не был здесь ни разу. Чем дальше они ехали, тем мрачнее становился город – как будто съежился, уменьшился и покрылся налетом вездесущей пыли. Всюду были низенькие уродливые домишки, покосившиеся, без травы и зелени, как сгоревшие погосты, многие с заколоченными окнами. Мусор и грязь, костры, над которыми что-то варилось в котлах, лежащие в пыли на обочинах тощие коровы, облезлые куры, собаки, шарахающиеся из-под колес.
Лимузин Долорес привлекал внимание. На них глазели во все глаза, никто не ожидал такого тут увидеть. В районе Новотаротских Выемок Мира вдруг велела водителю остановить машину. Они встали посреди улицы.
Из обшарпанных дверей то тут, то там стали выходить люди. Старики – трясущиеся, замотанные в лохмотья, как мумии, двигающиеся на ощупь. Дети – грязные, полуголые, визжащие и радостные – бросались комьями грязи. Женщины оставили свои дела, вышли на шум, мрачно смотрели исподлобья. Гай потом долго вспоминал руки одной из них в расползшихся розовых язвах.
Пока он страдал от некрасивости момента, появились рабочие. Сперва один, два, потом больше. Это были здоровые, мрачные мужики непонятного возраста. Кто с монтировкой, кто с руками в карманах. Что там, в этих карманах?
