На западной окраине города земля была взрыта, уродливые разломы разделяли поля. На восточной окраине бешеное переплетение деревьев настойчиво напирало на цивилизацию. Если кто заходил в лес, то замечал, что тени будто дышат и сжимают хватку вокруг шей, ушей и запястий путников. Деревья существовали словно в своем собственном времени, как и холм.
Среди прочих выделялось одно особенное дерево – когда-то в него ударила молния, и теперь оно, невозможно огромное на фоне соседей, аркой изгибалось к небу, которое его и разрубило пополам. Ветви его скрючивались, словно острые когти, постоянно ищущие, кого бы разорвать.
Все жители (если в городе вообще кто-то был) избегали его: неправильно это, что дерево будто бы шепчет, следит за тобой или тянется к прохожим.
И всегда за этим наблюдал холм и дом на его вершине.
И всегда дерево ждало, когда холм подаст ему сигнал.
На вершине жили три женщины, и, конечно же, они были ведьмами. «Конечно», потому что, а кем еще им быть? Три женщины, живущие без мужчин, – всегда подозрительно. Мужчины, наверное, тоже там были когда-то, хоть никто и не помнил их имен, поскольку ведьмы приходились друг другу бабкой, матерью и дочерью.
И это всегда были бабка, мать и дочь – сколько бы времени ни прошло, их всегда было трое, хоть поколения и менялись. Дочь никогда не видели малым ребенком, хотя, конечно, в какой-то момент она наверняка им была.
Дочь была девой – слово такое хлесткое, что стоит его коснуться, как останется рубец. Дева – это вам не незамужняя юная дама, беззаботная и элегантная. Деву точит время, полное пыли и тоски.
По крайней мере так считали горожане, даже при том, что эти матери и дочери постоянно менялись.
Девы – ведьмы, и старухи – ведьмы, и одинокие женщины – ведьмы, потому что как иначе. От женщин без мужчин ничего хорошего не жди.
Поэтому дом на холме считался домом ведьм, с самого начала. Они жили там всегда.
Но мы же в такое не верим. Не верим ни в ведьм, ни в глаз саламандры, ни в бурлящий котел. Мы рассказываем друг другу пугающие легенды о женщинах, что живут на холме и прядут паутину темной магии, но в душе-то мы уверены, что они просто-напросто старые перечницы, пропахшие нафталином. Они не способны нам навредить.
Мы в такое не верим.
Пока они нам не навредят.
Пока мы не причиним им зло, и они нас не проклянут.
* * *
Он был наследником – темноглазым сыном спасителя города, богача, что основал в городе, находившемся на последнем издыхании исключительно за счет продажи остатков угольной пыли, столь необходимое производство. Когда юноша ходил по улицам, все девушки лишь вздыхали (да и взрослые женщины, которым следовало бы быть более разборчивыми, тоже – таким он был мужчиной).
Его отец построил завод – завод, где в банки закручивали мясо, привезенное из Чикаго. Затем их грузили на поезд и отправляли через всю страну, и, хотя труд был тяжелый, а порой и опасный, народ был благодарен за возможность работать хоть где-то. В любом случае, это лучше, чем добывать уголь.
Появление железной дороги и завода значило, что город неожиданно заполонили люди, понастроили домов, замостили и дали названия улицам, но при этом никому никогда даже не приходило в голову рубить лес на восточной окраине. Нет, народ просто ровнял землю там, где раньше был забой, а деревья оставили в покое.
Так что холм и лес продолжали жить как привыкли, наблюдали и выжидали.
А человек, который вдохнул в поселение жизнь, отстроил на северной оконечности города поражающий воображение особняк – громадный, высоченный белый дом. Окна верхних этажей сердито глядели на холм, но на творение своего хозяина – процветающий, многолюдный рай для трудящихся – смотрели с нежностью.
А с холма дочь из числа трех ведьм наблюдала за темноглазым наследником, когда тот прогуливался по улицам, а за спиной его раздавались вздохи. Она увидела его и захотела заполучить.
Ее называли девой, но она не была слишком старой – около двадцати, достаточно юная, чтобы потерять разум при виде красивого мужчины.
Она владела чарами, и, хотя чары эти долгие годы скрывались за выцветшими платьями, которые передавались от матери к дочери, девушка слишком долго наблюдала за людьми из окна, чтобы чары эти сработали.
А мать и бабка наблюдали, как дочь проводит те же ритуалы, которые однажды проводили и они.
Так было заведено, ведь однажды, конечно, должна появиться на свет новая дочь, чтобы род не оборвался.
И вот дочь из числа трех ведьм вышла в мир.
И когда темноглазый наследник увидел, как ее рыжие волосы сияют на солнце, а чары не прячутся под тряпками, а украшены новым модным платьем, ему захотелось ее заполучить. Она заметила взгляд юноши и поняла, что он значит, однако то же самое поняли и все девушки, что ходили за ним по пятам и вздыхали.
Они посмотрели на рыжие волосы, голубые глаза и пышные формы дочери и решили, что все это не редкость и что единственное объяснение тому, что наследник предложил ей прогуляться с ним, – то, что она ведьма. Их лица позеленели, и языки тоже, и они перешептывались, прикрываясь ладонями, что всем давно известно про ведьмовскую сущность троицы с холма (а юноша все так же зачарованно глядел на девушку).
Но наследник не слышал, как они ее обзывают, и не переживал об их вздохах. Юноше никогда ничего не было нужно от этого городишки, пока он не увидел на улице дочь ведьм.
В итоге он получил от нее то, что хотел, и она тоже получила то, что хотела, и вскоре ее живот округлился.
Трем женщинам на вершине холма не требовалось от наследника ничего, кроме того, что он уже им дал, – кроме семени, из которого родится новая дочь. Но отец юноши в это не верил.
В его глазах этой троице могли быть интересны лишь его доллары да центы. Сам он ни о чем другом не беспокоился и поэтому считал, что и окружающих заботят только деньги. Он подыскал очень достойную партию для своего страстного сына – дочь другого барона – и не позволил бы, чтобы его тщательно продуманный план разрушила рыжеволосая распутная девка, которая объявится у него на пороге с вопящим младенцем и требованием признать отцовство.
Он решил, что этот ребенок не должен родиться.
Сидя у окна дома на холме, дочь шила одежду для своей будущей дочери и с нежностью размышляла о времени, проведенном с темноглазым наследником, и с еще большей нежностью – о дне, когда на свет появится ее рыжеволосая малышка.
Сидя за столом в монструозном громадном особняке, отец юноши с нежностью размышлял о дне, когда над ним самим и всем, что ему принадлежит, более не будет нависать угроза.
Сперва мужчина заслал в дом на холме человека с деньгами. Как тот поведал ему по возвращении, старая карга, что открыла дверь, посмотрела на гонца как на тварь, копошащуюся в грязи. Она захлопнула дверь и даже не прикоснулась к протянутому кошелю.
